На рубеже двух эпох | страница 59
Повинившийся сам отдает себя под арест.
Ведь это - потрясающая картина сознания греха!
В высших кругах толстовского времени не было уже и малой доли такого покаяния и муки от греха...
А народ, пусть и не все, радуется этому покаянному возвышению прежнего преступника... Какая красота - покаяние' Мы, духовные, наблюдаем это больше других, сколько умилительных фактов приходилось видеть! з моего детства и юности приведу иллюстрации.
Вот Великий пост. Медленно заунывно зовет колокол. Сначала церковь пустовата, а к концу недели не протолкаться. Мы, школьники, после семи лет должны уже тоже исповедоваться. Маленькие грешники! Батюшка исповедует нас целой группой, человек по пятидесяти. Какие уж там грешки?! Но каждого прощает особо. И мы радостно бежим домой. Есть не полагается после исповеди. Мать также радуется с нами, тихо улыбаясь:
- Ну вы уже скорее ложитесь спать, чтобы не согрешить перед причастием.
И мы ложимся и спим счастливо, как безгрешные ангелы.
На другой день все причащаются: и господа, и крестьяне - из одной Чаши. И все становятся такими добрыми, милыми, тихими, ласковыми, спокойно-радостными! Все поздравляют друг друга: "Со Святыми Тайнами!" Приезжаем домой, а там мама, торжественно настроенная, целует нас, ухаживает за нами и угождает чем-нибудь особым, небудничным: чай с вареньем, белый хлеб, за обедом суп с маслом (рыбы нельзя, а в первую неделю и без постного масла), жареная картошка, оладьи... Мы ныне причастники.
Даже и пословица была акая: "Что ты как именинник!", а иногда "как причастник".
И как отрадно было мне смотреть на исповедников в храме, очередью тянувшихся к батюшке. Иных он отпускал скоро, а другие почему-то задерживались. Потом, получив "разрешение", клали на аналой по две-три копейки, редко-редко положит кто пятачок медный (денег-то было всегда мало), и, тихие, отходили назад слушать непонятное правило с акафистом, которое читает лысый дьякон посреди храма.
А однажды мне пришлось быть свидетелем жуткой картины публичной исповеди. Одна красивая женщина лет сорока, а то и меньше, худая, опрятно одетая, вышла на амвон, обратилась к народу и вслух стала рассказывать про все грехи свои... Какой ужас охватил меня! А народ нагнул головы и молчит... Говорили после, будто она ненормальная. Может быть, и так. Но все равно, и самая ненормальная связана была с сознанием греховности. Такие публичные исповеди были в Церкви в первые века, но потом их заменили теперешней тайной практикой: тяжка была открытая исповедь, а для других соблазнительна.