Илья боязливо поднял глаза на Аллу, желтую, некрасивую, разлохмаченную. Перед ним, поджавшуюся на стуле, сидела другая Алла, несчастная, больная, без того веселого, радостного блеска в коровьих глазах, с которым она всегда встречала его. Из Аллы, представлялось, выдавили жестокой рукой все соки, обескровили ее, и она показалась ему таким же незнакомым, малоинтересным человеком, каких много встречаешь на улице в толпе.
Илья насмелился взглянуть и на Софью Андреевну, которая тоже представилась ему малознакомой, хотя с младенчества он знал и любил ее как родного, близкого человека.
Софья Андреевна, красивая, гордая женщина, привыкшая к покойному довольству в жизни, которое надежно оберегалось высоким положением ее делового, пробивного супруга, – однако, час назад ей показалось, что над и под ней все сотряслось, и она очутилась на развалинах. Недавно, наедине с Аллой, она произносила какие-то ужасные слова, рвалась в зал, чтобы нахлестать Илью этой ужасной, не спрятанной вовремя простынею, а дочь не пускала мать. Софья Андреевна размахивала руками, металась, но Алла внятно и твердо сказала:
– Илья невиноват. Тронете его – навечно потеряете меня.
И Софья Андреевна замерла и по бледному, незнакомо-старому лицу дочери поняла, что дело может повернуться пагубнее. Она распахнула дверь и для какого-то категорического разговора потребовала Илью, – и вот он перед ней, но что и как сказать – она не знала. Ее губы втянулись и сжались так, что кожа побелела. Можно было подумать, что Софья Андреевна несет в себе мучительную физическую боль, что терпеть уже невмоготу, и вот-вот она закричит, забьется, потеряет сознание. Она думала, что бросит в Илью жестокими, уничтожающими словами, поцарапает его – теперь казавшееся ей мерзким – лицо, но – просто заплакала, глухо, с выплесками рыданий и стонов.
– Уйдите! – обратилась она Илье. Подошла к Алле и обняла ее, скорее, страстно сжала, сдавила ладонями ее горячую сырую голову.
Илья, покачиваясь, вышел. Увидел низко склоненную голову Михаила Евгеньевича. Казалось, пригнулся в его сторону, казалось, хотел подойти к нему и что-то сказать, но ноги сами собой направились к двери, и он, нащупывая негнущимися пальцами стену, выбрался, точно выполз, из квартиры.
Илья кое-как, словно немощный старик, вышел на улицу, придерживаясь за перила. Побрел в свой подъезд, домой, хотя ему, в сущности, было все равно, куда идти. Его никуда не тянуло, ни к кому не влекло. Он почувствовал, что внутри у него почему-то стало пусто: будто сердце и душу вырезали, вырвали, и его покачивало, как невесомого.
