Истошным громким голосом кричала старуха Давыдова:
— Помогите же! Помогите! Сюда все! Сюда! Люди вы или не люди?!
— Расшвыривай сено! — кричал однорукий председатель сельсовета Ерёмушкин. — Сено расшвыривай! — и толкал кого ни попало от дома Давыдовой к сараю.
— Ой, люди, люди! — причитая, металась от человека к человеку Давыдова. — Да помогите же!
— Растаскивай сено! — кричал Ерёмушкин. — Сено! — и то одного, то другого, направляя, толкал к сараю.
Выход был один: не распылять силы, а сосредоточить их на сарае. Дом Давыдовых спасти, пожалуй, уже было нельзя, так же как и дом Плотниковых. Вещи вынесут, а сами дома сейчас можно было только рушить, а не спасать. Они отданы были огню, чтобы выиграть время.
— Растаскивай сено! Сено! — кричал Ерёмушкин, размахивая левой рукой, и упорно продолжал гнать всех к сараю. Потом он и сам побежал к нему.
Крыша сарая трещала от жара. Пламя гудело. Стоголосый крик не мог бы заглушить этого страшного, ни на что не похожего гудения. Так может гудеть только пожар, когда горят на ветру хорошо высушенные за лето дома из смолистых брёвен.
Работавшие под самой крышей два дюжих и высоких парня изнывали от жары. Они отваливали вниз огромные охапки сена, где его подхватывали десятки рук и, быстро уносили подальше от огня.
— Быстрее! Быстрее! — закричал парням прибежавший Ерёмушкин. — Не вынесем сена — зря отдали дома! Нажимай, Андрей! Колька!
И вдруг Колька, занёсший вилы, пошатнулся и скатился вниз. Ерёмушкин рявкнул в досаде и полез наверх, цепляясь одной рукой за стену.
— Смените Андрея! — сказал он, беря вилы, которые кто-то подал ему. — Ну кто?
Митя взглянул на Лёшу, и оба разом взбежали наверх.
— Мы — маленькие, — сказал Лёша Ерёмушкину. — Мы головой до жары не достанем…
Им подали вилы, и Андрей соскочил вниз, весь потный, видя перед собою огненные круги. Кровь стучала в висках.
Одной рукой Ерёмушкин работал споро: привык. Он то и дело посматривал на ребят. Те, пыхтя, с размаху вонзали вилы в сено, как будто во врага, и сваливали его вниз.
— Чьи будете? — спросил Ерёмушкин.
Ребята назвали себя.
— А-а, — удовлетворённо протянул Ерёмушкин и посмотрел на них признательно.
Минуты через три он приложил вилы к стене, чтобы вытереть рукавом пот. Уж только ли для этого он и прерывал работу? Ребята слышали, как тяжело и часто дышал Иван Никитич.
Минут через пять кузнец Афоня сменил Ерёмушкина:
— Иди, иди руководи, Иван Никитич. Управимся!
А ребята работали. Гордость собой, своим поступком прибавляла им сил.
