«…Все мои мысли и чувства, в сущности, находятся в страшном хаосе, — писала В. Н. Фигнер Людмиле Волкенштейн, — и я вся похожа на фортепиано, по клавишам которого ударили плашмя, обеими руками, — все во мне гудит… и все в какой-то дисгармонии»[41].
Как жить? Чем жить? Для чего жить? «И сгладятся ли следы заключения, чтоб стать хорошим работником и сделать что-нибудь в жизни… Куда примоститься, чтоб создать что-нибудь, и как сбросить ту едкую накипь, которая, слои за слоем, ложилась в течение целых 22 лет!»[42]
В третьей книге воспоминаний — «После Шлиссельбурга» (не вошедшей в настоящее издание) В. Н. Фигнер рассказывает о своих тяжелых переживаниях и упорных поисках места в жизни.
В июне 1905 года после долгих хлопот брата Николая ей разрешили поселиться на родине, в Казанской губернии, но по-прежнему под строгим полицейским надзором.
В родном краю Фигнер ищет ответ на свои вопросы.
Казанская деревня встретила бывшую народницу бедностью, голодом, попрошайничеством. «В политическом же отношении, — пишет Вера Николаевна, в этом уезде, можно сказать, вполне девственная почва. Земство бездеятельно и бесцветно; учительский персонал смирен и принижен. Одни земские начальники представляют торжествующую свинью. Впрочем, — добавляет Фигнер, — я слыхала, что есть сознательные, развитые крестьяне… Вообще край, по-видимому, далеко отстал от передовых, и я еще не видела ни одной черточки, которая указала бы на прогресс сравнительно с 70-ми годами»[43].
Это письмо написано В. Фигнер в августе 1905 года, когда в России шла на подъем первая революция. Уже пронеслась гневная январская волна после Кровавого воскресенья, уже весь мир говорил о «Потемкине», лодзинских боях, Ивановской стачке. В словах В. Н. Фигнер была правда, но далеко не вся. Действительно, Тетюшский уезд был не из передовых. Крестьяне в массе своей были темными, монархически настроенными. Да и по всей России крестьянство еще только раскачивалось. Наивысшая волна выступлений в деревне поднимется в 1906 году.
Однако в 1905 году и в этом отсталом краю мужик начинал пробуждаться. Об «аграрных беспорядках» в соседних имениях Вера Николаевна слыхала: в одном месте крестьяне добивались прощения порубок, в другом — льгот по аренде, в третьем — требовали у помещика земли… Более того, Вера Фигнер сама стала свидетелем этих «беспорядков»: крестьяне спалили старую усадьбу, принадлежавшую ее деду. Крестьяне начинали выступать за свои классовые интересы и права, правда еще стихийно, неосознанно. Времена изменились, но Фигнер не могла понять колоссальных сдвигов в русском обществе.
