Этому-то владыке русской жизни — государственной власти, опирающейся на несметное войско и всевластную администрацию, — объявила войну революционная партия «Народной воли», назвав правительство в его современной организации главнейшим врагом народа во всех сферах его жизни. Этот тезис и его следствия: политическая борьба, перенесение центра тяжести революционной деятельности из деревни в город, подготовление не восстания в народе, а заговора против верховной власти с целью захвата ее в свои руки и передачи народу, строжайшая централизация революционных сил как необходимое условие успеха в борьбе с централизованным врагом — все это вносило настоящий переворот в революционный мир того времени. Эти положения подрывали прежние революционные взгляды, колебали социалистические и федералистические традиции организации и нарушали всецело ту революционную рутину, которая уже успела установиться за истекшее десятилетие. Поэтому немудрено, что, для того чтобы сломить оппозицию и дать новым взглядам окончательное преобладание в революционной среде, потребовалось год — полтора неутомимой пропаганды и целый ряд ослепительных фактов: общий ропот неудовольствия поднялся при выходе номера «Народной воли», который, указывая на монархию, провозгласил свое «Delenda est Carthago!»[160], и единодушный взрыв рукоплесканий приветствовал 1 марта 1881 года.
После того как раздел стал совершившимся фактом, квартира в Лесном была ликвидирована. С. А. Иванова устроилась с типографией в Саперном переулке, а я под именем Лихаревой поселилась вместе с Квятковским на той квартире, на которой в ноябре того же года[161] он был арестован (Лештуков пер., д. 13, кв. 22).
Эта квартира должна была служить местом наших собраний; на ней мы обсуждали и приняли ту программу Исполнительного комитета партии «Народная воля», которая была потом опубликована[162].
Первоначально Морозов прочитал программу, принятую на Липецком съезде, но она не удовлетворила присутствующих, и Тихомирову было поручено написать другой проект, который он вскоре и представил. Мы были все единомысленны, поэтому прения шли быстро, гладко, без многословия, которое вообще было несвойственно нашим деловым заседаниям.
В самом начале нас остановило определение: «Мы народники-социалисты». Можем и должны ли мы называть себя «народниками», как звали себя члены «Земли и воли», переставшей существовать? Не вызовет ли это смешения понятий? Не будет ли слишком отдавать стариной, затемняя смысл нового направления, которое мы хотим закрепить своим отдельным существованием? «В таком случае употребим название «социал-демократы», — предложил Желябов. — При передаче на русский язык этот термин нельзя перевести иначе как «социалисты-народники»», — продолжал он. Но большинство высказалось решительно против этого. Мы находили, что название «социал-демократы», присущее германской социалистической партии рабочих, в нашей русской программе, столь отличной от немецкой, совершенно недопустимо. Кроме того, среди нас были и решительные защитники старого определения. Оно подчеркивало наше революционное прошлое, то, что мы — партия не исключительно политическая, что политическая свобода для нас не цель, а средство, средство пробиться к народной массе, открыть широкий путь для развития ее. С другой стороны, сочетанием слов «социалисты-народники» мы указывали, что как социалисты мы преследуем не отвлеченные конечные задачи социалистического учения, а те сознанные народом потребности и нужды, которые в основе своей заключают социалистическое начало и принципы свободы
