Его внимание привлек шум, крики на городском пляже. Через решетку он увидел развеселую компанию, которая, скорее всего, никак не могла остановиться после вчерашнего. Двое мужчин разделись и под ободряющие крики приятелей и приятельниц и собственное улюлюканье смело бросились в набегающие коричневые волны, но их запала хватило лишь до того момента, когда они почувствовали безжалостный холод воды, в мгновение пронизавший до самого сердца, высосавший энергию без остатка. Они, обессиленные, выбрались по скользкой гальке на берег, не имея сил даже на улыбки, уже не разделяя веселья встречающих. Им поднесли пластиковые одноразовые стаканчики, очевидно с водкой, вдохнув этим жизнь, заставив почувствовать себя героями и присоединиться к веселью. Представление закончилось.
Владлен Петрович с раздражением отвернулся.
«Как все прозаично, предсказуемо и однообразно. Напиться, чтобы развеселиться, напиться, чтобы почувствовать себя героем, напиться, чтобы быть остроумным, веселым, желающим и желанным. А утром прийти в себя в постели, с головной болью, полностью опустошенным, с женщиной, имени которой никак не можешь вспомнить, как и она твоего, с огромным желанием как можно быстрее ее спровадить, как и головную боль».
В этом он был неискренен с собой, ибо до недавнего времени он был таким же, как все. Любил веселые компании и доступных женщин, и недоступных тоже, для разнообразия. Ибо он давно усвоил, что любви нет, а есть только желание, которое ограничено во времени. Да, его можно испытывать годами, но никак не вечно. И разве может рассуждать смертный о вечности своих чувств? Для него вечность — это ограниченный отрезок времени, имеющий разную протяженность для разных наблюдателей. Все имеет свой срок, даже звездные галактики подвластны течению времени. Когда-нибудь, в будущем, погаснет Солнце и земная атмосфера превратится в глыбу льда. Следовательно, для нас вечность ограничена во времени.
Управлять временем — значит, быть всесильным. Со школьной скамьи он усвоил эту аксиому неподвластности времени людским желаниям. С годами он уверил себя, что неподвластен любви, ибо она мешает работе, как обычная болезнь вроде ОРЗ. Подобно пушкинскому Скупому рыцарю, трясущемуся над своими сокровищами, он не разбрасывал слов любви, даже в порыве страсти, даже на доверчиво-просящее «обмани, но скажи мне — люблю» он продолжал молчать, словно это слово могло как-то изменить его.
Но это было в недавнем прошлом, а теперь эти постулаты низверглись в прах, и он знал, что управлять временем возможно, к тому же он теперь был безумно влюблен…
