И сказал Софокл другу своему:
- А зря ты, Сократ, оставил ваяние...
И ответил тот хрипло, будто сухая щепка в горле:
- Зря я Афины надолго оставил... Должен был воевать за них здесь, в городе...
Быть может, и не понял его великий трагик, ибо думал уже о своем.
- Двадцать трагедий я сочинил... - пробормотал он, - а только теперь узнал, что такое настоящее горе...
О своем думал и Сократ:
- Виновен я перед Афинами, перед Периклом: нельзя мне было город оставлять...
И танцующих юных спутниц Афродиты видели они смутно - сквозь слезы...
После смерти Перикла все никак не мог Сократ собраться с духом, навестить Аспасию. Сердце его с болью сжималось от жалости к ней, он искал слова, которыми мог бы ее утешить, но не находил их, потому и не шел к дому покойного стратега, опасаясь, что любовь к Аспасии прорвется, как солнечный луч сквозь тучи, в первом же произнесенном им слове, пронзит нахально благородный мрак скорби, оскорбит Ее, скорбящую, оскорбит память Перикла...
Чуть ли не каждый день вымаливая мысленно прощение у сошедшего в Аид старшего друга, Сократ никак не мог избавиться от любви к его жене, теперь уже вдове. Напротив, с каждым днем любил ее сильнее, хоть казалось - невозможно это...
И как прежде не давали ему забытья ни битвы, ни военные тяготы, вот так же не мог он забыться ни в долгих беседах с теми, кто называл себя его учениками, ни в жарких спорах на агоре, которые не всегда уже заканчивались победой философа: часто его просто не хотели слушать, осыпали бранью, осмеивали, а то и побивали порой.
Ученики диву давались: как это он, совсем недавно державший в руках оружье гоплита, терпеливо сносит оскорбления иных сограждан. Задевало это и посторонних: скототорговец Лизикл, увидав однажды, как прославленный мудрец получил на рыночной площади пинок, возмущен был до глубины души, убеждал Сократа, что необходимо подать в суд на обидчика, что никто не имеет право поднимать руку на философа, признанного гордостью Афин...
Сократ его не дослушал, хмыкнул:
- Так ведь он поднял на меня ногу!
- Сама Афина свидетельница этого кощунства! - не унимался скототорговец, схожий с аристократом утонченностью своих черт и манер. - Неужто ты не подашь в суд на этого наглеца?!
- А если бы меня лягнул осел, разве стал бы я подавать в суд? - вопросом на вопрос ответил Сократ.
Даже в те мгновения не забывал он о своей любви к Аспасии, но никак не мог предположить, что так искренне вступившийся за его честь Лизикл, называющий себя почитателем сократовой мудрости, скоро станет причиной отчаянья его...
