Но даже вспыльчивое сердце Ксантиппы не почуяло тогда особой опасности...
Во всем виноваты долгие и темные ночи в Гуди, неумолчные соловьи и цикады, горящие в небе и падающие с него звезды, бледная от страсти любовной Луна-Селена и кисловатое виноградное вино из Амфоры, сработанной отцом Ксантиппы...
Во всем виноваты так туго, так тесно переплетающиеся слова и мысли двух совершенно разных людей, меж которыми пропасть лет, но которым так хорошо вместе...
Во всем виновата дивная улыбка Мирто, так напоминающая Сократу улыбку Аспасии...
Во всем виноват засоня Лампрокл, не углядевший за отцом...
Никто ни в чем не виноват! Случилось то, что должно было случиться...
Зряшный труд спорить с Мойрами, всегда благоразумней смирение им, они ведь своенравны, будто Ксантиппа...
Лампрокл, хоть и заметил в те дни, как сблизились вдруг отец и Мирто, хоть и насторожился не зря, а все же матери ничего про то не сказал. Ксантиппа сама, уже после родов, подслушала, как шептались муж и служанка в сумрачной пристройке, где содержались осел, коза и куры.
На другое же утро, когда Сократ ушел на агору, она, ни слова ему не сказав, выставила Мирто.
Не один день он разыскивал ее: вернуть уже и не помышлял (разве уживутся они с Ксантиппой?!), просто тревожился - нашла ли она приют, просто надеялся вымолить прощение, просто хотел хоть еще раз увидеть ее тихую улыбку, так удивительно похожую на улыбку покойной Аспасии.
Жену тогда едва ли не возненавидел.
В Афинах Мирто не нашлась, и со временем поугасла тревога Сократа, понемногу унялось желание увидеть ее. Он даже тайно обрадовался, обнаружив это: "Значит, вовсе не любовь была, не любовь!.. Любил только улыбку, будто заимствованную у другой!.." И тут же распекал себя. казнил за эту тайную радость: "Как смеешь, Сократ, ведь с ней тебе было светло!.." А потом совсем почти заслонили это недавнее светлое прошлое свалившиеся на его плешивую голову заботы и тревоги: началась его травля, которая привела в конце концов к суду и приговору...
И вот, перед смертью, Сократ обнадежился вновь увидеть Мирто, ее - не совсем ее! - чудесную улыбку, но Ксантиппа молчит, не отвечает на его вопросительный взгляд...
- Так это ты ее, замухрышку свою, а не меня любимой назвал? - произнесла наконец с горечью жена. - Ты ее ждал, а не нас. Я обещала привести, ты и ждал... Так?
Сократ замотал шишковатой плешивой головой: нет, Мирто он лишь однажды назвал любимой, в ту первую ночь, в Гуди, но, хоть и затуманилось его сознание парами самодельного вина, все же ощутил неловкость, будто назвал внучку Аристида чужим именем... Никогда больше не называл он ее так...
