Утром встал густой туман. Казаки, стуча зубами от холодной сырости, ждали пока развиднеется. Лед на накатанной переправе оказался еще достаточно прочным, переправились без проишествий, только ходячие вылезли и шли пешком, чтобы не создавать лишней тяжести на подводах с лежащими ранеными. Когда выехали на свой берег уже вовсю светило солнце. Хмурые, перебинтованные, заросшие щетиной, некоторые с пустыми рукавами и штанинами, на костылях, измученные, исхудавшие... Обоз в зловещей тишине въехал в станицу - их встречали молча... потом одна, вторая женщина узнавая своих с криком и плачем кидались навстречу...
Первое, что бросилось в глаза Ивану, когда он увидел Полину - это перемену, случившуюся с ней за столь непродолжительный срок, что он отсутствовал. Той цветущей, переполненной счастьем молодки уже не было. Она как-то сразу превратилась в не по возрасту зрелую женщину, постоянно страдающую от какой-то не проходящей душевной боли. Она похудела, платье уже не так вызывающе топорщилось на груди, щеки не так круглились, не играли на них веселые ямочки, не искрился румянец. Отец с матерью хотели первым делом его накормить, усадить за стол, но Полина увела Ивана в их комнату и там, осторожно сняв с него бинты, шину, не обращая внимания на исходящий от его ноги неприятный запах, обмыла рану, то и дело приникала к ней губами. Потом она сделала перевязку и вновь наложила шину.
Приехавшие усть-бухтарминцы разошлись по домам, а вот александровцев, березовцев и черемшанцев с вороньевцами разобрали по домам родственники и друзья. У кого таковых не оказалось, станичный атаман поместил в фельдшерском пункте, организовав питание и уход. Тут же в поселки отправили верховых с известием, чтобы родственники присылали в станицу за своими ранеными. Уже к вечеру оттуда стали прибывать первые подводы, а утром следующего дня приехал атаман Александровского поселка Никандр Злобин. Он узнал, что Иван последний, кто видел его сына живым, был Иван. Что мог рассказать Иван, не посмевший сидеть в присутствии убитого горем отца и стоявший перед ним на своих костылях почти по стойке смирно? Что был бой, ворвались на батарею, что хорунжий Злобин спас ему жизнь, зарубив красного артиллериста, а его самого в следующую минуту срезали из пулемета, что похоронен в братской могиле, куда похоронили всех казаков, павших в том бою под Андреевкой. То, что в ту атаку они пошли из-за него, что не прояви он инициативу... Этого Иван сказать не смог, ни Злобину, ни другим родственникам погибших, приходившим к нему как к командиру узнать о подробностях гибели своих близких... Хотя, конечно, они и без его слов все узнали. Но его винили не за ту атаку, а за то, что не привез тела погибших станичников, что дал их похоронить, как это было принято в дивизии, в общей могиле и отпеть дивизионному священнику, отцу Андрею, сотворившем это священное действо, не совсем по христиански, да еще с маузером на боку, одетом поверх рясы. Он оправдывался, что де сам лежал без движения и не мог ничего сделать...
