— Оперировали ногу — кровь долго остановить не могли. А он все жил.
— Рихтер может долго терпеть, — сказал Татарников. — С Рихтером им пришлось повозиться. — Он не уточнил, кому именно пришлось повозиться.
— Потом у него инсульт был. Потом другой инфаркт.
— А он держался? — спросил Татарников.
— Долго держался, — подтвердил Бланк. — Врачи уже устали, а он все не умирал. Но легкие отказали.
Татарников кивнул.
— Да, получается дольше, чем думаешь. У меня сейчас ремиссия. Дня два, думаю, добавит к отпущенному сроку. Скажи, — спросил он Бланка, — дошло до легких?
Бланк посмотрел на него, посмотрел в чистые холодные синие глаза.
— Говорят, да.
— Я так и думал, — сказал Татарников. — Задохнусь. Вот как будет. Но пара дней все-таки есть. Дай-ка сигарету. В ящике стола. Быстрее, пока она не пришла.
Бланк достал из стола сигарету, Татарников закурил и сказал:
— Мы бранились с Рихтером. Он был марксистом, ты знаешь. Я его называл красным комиссаром, а он меня — белогвардейцем. Смешно получилось. И он помер, и я помираю. Никто не победил. Ни красные, ни белые.
— Кто-то победил, — сказал Бланк и подумал про Сердюкова и Губкина.
— Рак победил, — сказал Татарников. — Ты когда-нибудь рак видел?
Бланк опешил, ничего не сказал. Все люди слышали про рак, все знают про эту болезнь, но как можно рак увидеть? В микроскоп, что ли?
— Человек превращается в рака, — сказал Татарников. — Меня мыли в больнице, и я случайно увидел. Половина тела окостенела, панцирем покрылась.
— Господи, — сказал Бланк. — Как страшно.
— Я пока что человек, — сказал Татарников, — я пока еще человек. Но человека каждый день остается все меньше, понимаешь? Он меня ест и не остановится, пока не съест. Я думаю, что рак — он как власть. Ему всегда мало.
— Всегда мало, — повторил Бланк.
— Не возразишь. Только терпеть. Я еще человек, и за это держусь. Хуже всего — если я себя предам.
И Бланк повторил:
— Хуже всего предательство.
В комнату ворвалась жена, крикнула:
— Тебя три месяца лечили, а ты! И вы — как могли сигареты дать!
— Разве не все равно? — спросил Татарников.
А Бланк сказал:
— В самом деле, если рак…
Зоя Тарасовна схватила Бланка за рукав, зашептала яростно:
— Не смейте! Не смейте расстраивать! Не смейте говорить, что рак! — и дальше сбивчиво, скороговоркой. — Если не будет знать, то обойдется. Он у меня уже садиться стал. На поправку пошел. Надо стараться, чтобы не узнал.
— Что ж вы думаете, рак пройдет?
— Главное — ничего не говорить. — Она приложила палец к губам.
