Что бы предпочла она сама? Соня задумывается. Возможно, Гирканию. Да, эта бескрайняя степь, откуда был родом ее отец, давно манит воительницу, но до сих пор она так и не удосужилась там побывать. Хорошо бы вырваться наконец на свободу, скакать по бескрайней равнине на могучем тонконогом жеребце, стрелять из лука, вечерами наслаждаться отдыхом у костра,
Вернувшись мысленно к настоящему, Соня осознает внезапно, что Разара замолкла. И в этой тишине ей кажется каким-то удивительно нелепым все их сборище. Группа в полсотни человек, почтительно замершая перед хрупкой женщиной, сидящей на волчьем троне, и все это посреди огромного запыленного двора Логова, где они кажутся крохотными, словно муравьи на ладони, под палящим солнцем, в окружении далеких сосен. К тому же, она чувствует на себе любопытные взгляды, не только на себе, разумеется, на всех них, и понимает, что сейчас вся прислуга вместе с новобранцами Логова приникли к щелям и из-за дверей и закрытых ставен слушают, наблюдают за происходящим, дивясь, что происходит в Логове, и к худшему или к лучшему могут оказаться неизбежные перемены.
Разара наконец повелительным жестом вскидывает руку.
— Расходитесь. У вас будет время до вечера. Затем по одному я стану приглашать вас к себе, дабы поведать о том, куда каждому из вас предстоит направиться. Сведения эти не подлежат разглашению, и если я узнаю — а я обязательно узнаю это! — что вы стали делиться с кем-то вокруг, поручение будет немедленно отозвано, а вашей судьбой займется совет Храма.
Впрочем, эта угроза излишня, и обида явно читается на суровых лицах воинов. Они и без того не привыкли болтать, и никогда не обсуждают поручений Волчицы с кем бы то ни было.
Все расходятся, и Разара в своем кресле-троне остается одна посреди желтого двора, — крохотное пятнышко, точка мироздания, в которой заключена власть столь огромная, что это потрясает воображение. Одна хрупкая, бледная, как смерть, женщина под палящим солнцем. И люди, уходящие прочь, не смеющие лишний раз оглянуться на нее…
* * *
Разару, утомленную долгой речью, четверо храмовых прислужников уносят прочь в святилище, подхватив ее кресло, как портшез, за особые рукояти спереди и сзади. Странно, но Соня, кажется, вообще никогда не видела, чтобы старуха ходила своими ногами вне стен храма. Однако сейчас ей лень гадать, вызвано ли это слабостью стареющей женщины, или какой-то особой прихотью, поскольку ум Сони обращается к более практическим делам.
