Фарли взял меня за руку, я стряхнул его руку:
— Убери свои паршивые лапы. И перестань орать. Можешь меня засадить — попробуй это сделать. Но ты уже пытался, и тебе пришлось меня отпустить. Попробуй еще разок — живо будешь разжалован в сержанты. Губы его искривились.
— Конечно, а ты получишь мою бляху. А может, и засадишь меня в Сан-Квентин. Знаю, ты хотел бы этого, подонок.
Мне опять захотелось двинуть его.
— Слушай ты, орало. Я не о себе пекусь. Ты делаешь одну ошибку за другой, и скоро это будет ясно каждому, как уже ясно это мне.
Дуган опять что-то сказал Фарли, но я не слышал, что именно. Я прикидывал, как бы добыть эти пленки. При расследовании убийства полиция арестует всю почту. Если я не получу этих пленок сейчас, я скорее всего их уже не увижу. Я подошел к «кадиллаку» и сел за руль. Потом достал из кармана блокнот и авторучку, нацарапал несколько слов на листе бумаги, подождал, пока Фарли отвернулся, и вышел из кабины. Я быстро приблизился к почтовому ящику, открыл его, схватил коробки с пленками и запихнул их под пиджак, прижав под мышкой, Фарли завопил и бросился ко мне. В правой руке, которую он схватил уже в почтовом ящике, я держал написанную мною записку.
— Ты, ублюдок! — На лбу его напряглись жилы. — Ты что делаешь?
Я ему ничего не сказал, пусть сам догадается. Или, по крайней мере, думает, что догадался.
Он вырвал записку из моих пальцев и прочел ее. Лицо его налилось кровью. Его действительно кондрашка могла хватить. Он скомкал записку в кулаке и этим огромным кулаком слегка замахнулся.
Но потом он с усилием взял себя в руки.
— Ладно, Скотт, катись отсюда, — сказал он почти спокойно, но голос его клокотал в горле. — Ты даже не понимаешь, как тебе везло до сих пор. Еще раз сунешься в это дело — пеняй на себя, я с тобой так или иначе разделаюсь. — Он облизал губы, но они остались сухими. — Катись!
Я пошел к «кадиллаку», он меня не останавливал. Коробки с пленкой притаились у меня под мышкой, словно скорпион.
А в записке я написал вот что:
* * *
«Дуган, если этот толстолобый осел Фарли будет настолько глуп, что задержит меня, позвони по телефону ЕХ 7-86-69. Спроси доктора Энсона. Он психиатр. Ставлю восемь против пяти, что Фарли будет признан невменяемым».
* * *
Шутка была не из самых умных. Энсон не был психиатром. Но шутка сработала. Фарли не спросил меня, взял ли я что-нибудь из почтового ящика.
Я поехал вдоль улицы, повернул и проехал мимо дома Уэбба. Фарли ненавидящим взглядом провожал меня, я ему улыбнулся. Черный «линкольн» стоял все на том же месте. Проезжая мимо него, я сбавил скорость. На переднем сиденье сидели двое, на меня они не смотрели. Они смотрели в другую сторону.
