Бентон молчит. Подошвы шаркают по тротуару. На улице шумно — люди выходят из ресторанов и баров, громко переговариваясь, смеясь, мимо, чуть не наезжая на них, проносятся автомобили и мотороллеры.
— Дрю по-итальянски не говорила, так мне сказали. Может быть, знала пару слов, — добавляет Скарпетта.
На небе зажглись звезды, мягкий свет луны падает на Казина-Росса, дом, где в двадцать один год умер от туберкулеза Китс.
— Или же он преследовал ее. А может, был знаком с ней раньше. Мы не знаем и скорее всего никогда не узнаем, если он не сделает это снова и не попадется. Ты будешь со мной разговаривать? Или мне продолжать монолог?
— Не знаю, что, черт возьми, у тебя с ним такое, если только ты не пытаешься наказать меня таким вот образом.
— С кем?
— С этим, чтоб ему провалиться, капитаном. С кем же еще?
— Ответ на первую часть вопроса: у меня с ним ничего, и ты просто смешон, если думаешь иначе, но к этому мы еще вернемся. Меня больше интересует та часть твоего заявления, где речь идет о наказании. Поскольку раньше за мной такого не замечалось. Ни в отношении тебя, ни кого-либо еще.
Они начинают подниматься по Испанской лестнице, чему никак не способствуют ни уязвленные чувства, ни выпитое в немалом количестве вино. Тут и там обнимаются влюбленные. Молодежь шумит, веселится, дурачится и не обращает на них ни малейшего внимания. Вдалеке — кажется, не ближе мили — светится огнями громадина отеля «Хасслер», возвышающегося над городом подобно дворцу.
— Наказывать людей не в моем характере, — продолжает Скарпетта. — Чего нет, того нет. Защищать себя и других — да, а наказывать — нет. Тем более тех, кто мне дорог. И я бы никогда… — она переводит дыхание, — не стала наказывать тебя.
— Если хочешь видеться с кем-то, если тебя интересуют другие мужчины, винить не буду. Но ты скажи. О большем я не прошу. Не выставляй это напоказ, как ты делала целый день сегодня. И вечером тоже. Не надо играть со мной в эти долбаные школьные игры.
— Напоказ? Игры?
— Он же так и крутился вокруг тебя.
— А я крутилась, пытаясь от него отделаться.
— Вился весь день. Чего только не делал, чтобы подлезть поближе. Пялился на тебя. Дотрагивался. И все у меня на глазах.
— Бентон…
— Я же вижу, он хорош собой, ну, может, и тебя к нему потянуло. Только вынести это выше моих сил. У меня на глазах! Будь оно неладно!
— Бентон…
— То же, что и с тем… как его там? На вашем Глубоком Юге. Откуда мне знать?
— Бентон! — Молчание. — Что за чушь ты несешь! С каких это пор, скажи на милость, ты вдруг стал беспокоиться, что я тебя обманываю? Да еще так ловко.
