Первый голос. Мама, мама! Я пережил пренеприятнейшую и загадочную встречу — с мужчиной, зовущим себя мистер Уизерс. Мне нужен твой совет.
«Зайди-ка, сынок, — позвал он. — Скорее. Не ленись. Не вся же ночь у меня свободна». Я вошел. Кувшин. Умывальник. Велосипед.
«Знаешь, где ты? — спросил он. — Ты в моей комнате. А не на Юстонском вокзале. Понимаешь? Здесь настоящий оазис. Единственная комната в доме, где можно поймать караван-сарай до любого пункта в западном направлении. Compris? Comprende? Понимаешь? Готов ли ты идти за мной вниз по склону? Посмотри на меня. Меня зовут Уизерс. Я там или где-то поблизости. Идешь за мною? Любая жульническая терминология воспрещается. Ты со мной? Запрет на любые излишества. Все, что имеет к этому отношение, — verboten[1]. Ты в краю, пораженном болезнью, боксер. Перенеси весь свой вес на левую ногу — ты можешь взять всё в свои руки. Не переставай пританцовывать. Старый фокстрот — классический ответ, но речь не о нем. И не о другом ответе… Вставайте, рабы! Понимаешь? Это жилище для тварей, вверх и вниз по лестнице. Плоды ритмических разрывов, ритмичные боковые удары, ром и рулетки, макаронные лохмотья, клецки в майонезе, катапультирующийся навоз грязной и ветхой ерунды, откровенные атрибуты личной собственности. Ты за мной успеваешь? Все одно к одному. Это у тебя впереди или позади. Я единственный спаситель грации, которой, ты чувствуешь, тебе так недостает. Двигайся внимательней. Не отставай. Понял, к чему я клоню? Не давай себе заплесневеть. Следи за плесенью. Научись чувствовать ее, чувствовать косность. Взгляни на меня».
И я посмотрел.
Второй голос. Я больна.
Первый голос. Мама, это было все равно что заглянуть в шахту с раскаленной лавой. Достаточно было одного взгляда.
Второй голос. Вернись ко мне!
Первый голос. Я составил компанию миссис Уизерс, пившей на кухне «кампари» с содовой. Она рассказывала о своей молодости. «Я была просто-таки лакомым кусочком, — сказала она. — Ну прямо кусочек пудинга с изюмом. Поклонники часто приходили за много миль попытать счастья. Я втюрилась по уши в одного, который служил в ВВС Морфлота. Он меня обожал. Его убили, потому что не хотели, чтобы мы были счастливы. Я могла бы выйти за него и нарожать кучу сыновей. Но нет. Он потонул вместе со своим кораблем. Я услышала об этом по радио».
Второй голос. Я жду тебя…
Первый голос. Позже в тот же вечер мы с Райли распили у него в комнате на двоих чашку какао. «Люблю стройных парней, — рассуждал Райли. — Стройных, но крепких. Я никогда этого не скрывал. Но мне приходилось сдерживать себя, приходилось держать свои склонности в узде. Все оттого, что больше всего я расположен к религии. Я всегда был человеком глубоко религиозным. Можешь вообразить, в каком напряжении находилась моя душа. Я все время нахожусь в состоянии глубокого душевного, эмоционального, нервного и физического напряжения. Это изнурительно — та дисциплина, которой я вынужден себя сковывать. Жгучее вожделение охватывает меня, но оно противоречит моему основному стремлению, а именно — стремлению быть правым перед Богом. Ты видишь: я здоровяк и мог бы задавить такого тоненького паренька, как ты. До смерти. До той самой смерти, под которой я и понимаю любовь. Чтобы не поддаться этому желанию, я сковываю его по рукам и ногам. Подобные вещи мне удаются хорошо, ведь я по профессии полицейский. И меня очень уважают. Уважают и на службе, и в приходе. Единственно, где меня не слишком жалуют, это в этом доме. Здесь меня даже за дерьмо не считают. Хотя я всегда был близкой их родней. В своем роде. У меня отличный тенор, но меня никогда не приглашают здесь спеть. Живу все равно как посреди пустыни Сахары. Тут слишком много женщин — вот в чем беда. А с Болди говорить бесполезно. Он обитает где-то в другом, одному ему известном месте. Я люблю здоровье и силу, умную беседу. Потому-то ты и пришелся мне по душе — не считая того, что меня к тебе тянет физически. Мне не с кем поговорить. Эти женщины обращаются со мной как с прокаженным. Невзирая на то, что я родня. В некотором роде». В каком роде?
