Ася ждала в условленном месте.
— Плохо? — спросила, вглядевшись в поникшее, со следами слез лицо Антона.
— Нет, ничего.
— Почему же ты такой?
— Так ведь не на празднике был, — почти грубо ответил он.
Она вздохнула.
Антон мгновенно почувствовал раскаяние. Странная девчонка! Другая дернула бы плечиками и потопала прочь: ему сочувствуют, а он, грубиян, нос воротит. Но в том-то и суть, что она не «другая», она Ася.
— Не знаю прямо, что и придумать? Что делать? — виновато говорил Антон.
Ася ласково погладила рукав его куртки, добежала пальцами до ладони.
— Выход один — завтра же в школу. А если мама узнает, что будет, ты представляешь?
— Несчастье! — простонал Антон. — Проклятый Гри-Гри!
Они миновали Девичье поле и шли Кропоткинской улицей.
— Ты Кропоткинскую улицу любишь? — оживился Антон.
— Какой-то ты чудак. Не угадаешь, куда повернешь, — улыбнулась Ася.
— Повернул потому, что отец обожал Кропоткинскую. Вообще папа больше всех городов любил Москву. Он в Москве со студенческих лет. А Кропоткинскую обожал. Близко от дома. И вообще… Мы гуляли вечером с ним, он каждый дом мне показывал. Всюду история. Тебя интересует история? Например…
Они остановились у ворот сквозной ограды, за которой раскинулся неглубокий парадный двор, замыкаясь желтым зданием с белыми колоннами, на которые как бы опирался мезонин с арочным окном — там верхняя светелка. В светелке, может быть, и писались стихи:
Листок иссохший, одинокий,
Пролетный гость степи широкой,
Куда твой путь, голубчик мой? —
«Как знать мне! Налетали тучи,
И дуб родимый, дуб могучий
Сломили вихрем и грозой.
С тех пор, игралище Борея,
Не сетуя и не робея,
Ношусь я, странник кочевой,
Из края в край земли чужой;
Несусь, куда несет суровый,
Всему неизбежимый рок,
Куда летит и лист лавровый
И легкий розовый листок!»
Отчего отец прочитал именно это, переведенное с французского стихотворение, когда однажды привез Антона сюда, к дому, где в прошлом веке жил знаменитый поэт-партизан? Именно это, элегическое, а не типично давыдовское, как толковала школьная учительница.
Я каюсь! Я гусар давно, всегда гусар.
И с проседью усов — все раб младой привычки:
Люблю разгульный шум умов, речей пожар
И громогласные шампанского оттычки.
Отец много рассказывал о Давыдове, его пылкой и поэтичной, его отважной натуре: как по первому зову он скачет сражаться за Родину, а в передышки между схватками пишет стихи, как собирает партизанские отряды против наполеоновских войск.
