Ефимья отсела к окну. В руках ожили вязальные спицы, заиграли на них световые зайчики — за вязанием как-то лучше прояснялись мысли. Соня подала мужчинам чай, подсела к матери.
— Крошить в воскресенье будем или завтра начнешь?
— А? Ну да, наверно, в воскресенье.
— Я к тому, чтобы без нас не делала. Мы сами управимся.
— Опять «комбайном»?
— И всю бы «комбайном» можно, хлопот меньше.
— Оно, конечно, скорее. А из-под ножа пригляднее выходит. Я уж по старинке ножом… Коля, дай-ка ногу носок примерить.
— А кому это? — Коля выставил ногу из-за стола. — Красивые!
— Так тебе же, кому еще. Один ты у меня такой — под красивые носки.
— Баба, а как это — заметный человек? Баба Маша-то заметнее тебя, вон она какая толстая.
Ефимья взъерошила Коле волосы заскорузлой доброй рукой. Соня ответила за нее:
— Проживешь такую жизнь, как бабушка, тогда узнаешь.
Лукьяныч с легкого зачина Марьи Ивановны взялся выяснять с Кириллом международное положение на Западе и на Востоке. От горячего чая и жаркого спора у него вспотела круглая лысина.
— Не говори так, Кирилл! — горячился Лукьяныч. — К примеру взять, если в прошлом году Санька, сосед вон, через дом, по недомыслию и по лени не просушил картошку и ссыпал в погреб. Так? Она к весне вся как есть погнила. Кашу доставали. Ну, а почто я должен ругаться с ним? То-то же, и сказать тебе нечего! Ты хоть и образованный, ребятишек учишь, а понятия не нажил.
— Ну, папа, политика не картошка.
— Знаю! Не картошка… Это пример для убеждения. А государство, хочешь знать, оно что хозяйство — каждый мужик на себя примерить может. Если он, само собой, мужик с понятием…
Соня позвала Кирилла и Колю собираться домой — пора идти.
— Дак оставались бы, поночевали, — предложил Лукьяныч. — Кино посмотрим. Коля, сынок, где программка? Интересное должно быть.
— Нет, папа. В другой раз, — не согласилась Соня. — У меня тетради еще не проверены.
— А я надумала, — Ефимья отложила носок на подоконник. — Слышь, Димитрий? К Марье сбегаю завтра. А к ночи вернусь с последней электричкой. Кадки я приготовила. Ты только ножи подправишь.
— Надумала так надумала, — согласился Лукьяныч. — Тогда телевизор включать не будем, без кина обойдемся.
Рано утром Ефимья, уже собравшаяся, склонилась над спящим Лукьянычем:
— Пошла я, Димитрий.
Лукьяныч приоткрыл один глаз, хотел сказать обычное, вроде: «В добрый путь! Да не задерживайся, смотри», но взгляд Ефимьи остановил его. В больших запавших глазах проглянуло что-то очень давнее и вместе с тем незнакомое, они будто впитывали Лукьяныча. Он вскочил, натянул на плечи фуфайку, прикрыл голову шапкой, вступил босыми ногами в галоши, приговаривая:
