— Что вы насели на меня, Иван Данилович? Вон человеку делать нечего, а считается на работе. Чем зубы мыть по телефону с кем-то, пускай лучше съездит разок на станцию.
Блонский обиделся.
— Не тебе судить мою работу! Ты свое дело знай.
— Я-то знаю, потому и говорю.
— Может быть, на мое место сядешь?
— А хуже б не было…
Разругались бы, пожалуй, в пух и прах, потому что Блонский с решительным видом застегнул воротник рубашки и подтянул галстук, но Путов вовремя урезонил их:
— Будет вам! Сцепились ни из-за чего. Погоди, Надежда, погоди… Диспетчеру платформами заниматься, повагонная отгрузка будет… И доверенность! Доверенность-то на тебя оформлена. Ну?
Надя была уже у двери. Путов смотрел на нее умоляюще.
— Не поеду я на этой колымаге! — сказала она. — Всю душу вытрясла… Кругом щели, стекла не открываются.
— Да, а где ж таки Зуев? — спросил Путов.
— Просил кланяться, — ответил Блонский, отвернувшийся к окну.
— Совсем запустил парень машину. Придется, наверно, снимать. Посидит на ремонте… Ну вот, Надежда, поедешь, значит, на ЗИЛе. К восьми часам машина будет готова, садись и погоняй. Слышишь, Блонский? Чтобы к восьми часам! Сказано — выполняй. — Путов решительно поднялся и пошел в свой кабинет, по-стариковски сутулясь в старомодном широком костюме и волоча ноги в тяжелых туфлях на микропористой подошве. В проеме двери он обернулся: — Надежда, мы договорились. Надо, понимаешь.
Надя спустилась в гараж, пустой и прохладный. Душевая располагалась под лестницей. Чистый цементный пол устилали деревянные решетки. Надя сбросила босоножки. Влажное дерево решеток ласково холодило подошвы ног. С этого холодка, который постепенно проникал в тело, сгоняя с него липкий жар, и начинался рабочий душ. Исподволь возникало предрасположение к раздумчивой медлительности, когда каждое движение наполняется смыслом, каждая мысль приобретает завершенность. Путов, думала она снисходительно, уверен, что уговорил ее премией. Другого довода у него просто нет: будет премия, начислю сверхурочные. А кто не знает, что за выполнение плана по реализации продукции премию получает только начальство. Она поддалась уговорам из жалости к старику: на него же все шишки повалятся, хотя и нет его вины в том, что десятый цех выдает продукцию штурмом в последние дни месяца. А он будет молча переживать несправедливость, о себе даже не заикнется. Вы бы, Иван Данилович, сказали, что изделия-то лежат — пускай тепленькие еще, но лежат! — в десятом цехе, и отправить их надо срочно не ради премии, не ради личной выгоды, а потому, что их ждут не дождутся на других заводах. Потом разберемся, кто больше виноват, кто меньше, а сейчас не время предъявлять личные счеты. Да не может быть, чтобы Путов не понимал этого. Конечно, понимает, только говорить не решается — вдруг спросят в ответ: кто-то виноват, кого-то когда-то накажут, а я что иметь буду?..
