— Оума, я тоже не понимаю ее. Разрешит ли она мне навестить ее?
— Нет… Но ты хочешь этого?
— Всем сердцем, — ответил он.
— Быть может, тебе просто жаль ее, Том?
— Боже мой, неужели она так думает?
— Она этого боится. Вспомни горе и страдания этой бедной сиротки. Том, она так боится, что даже не вскрывала твоих писем. Нет, послушай, мой дорогой мальчик. Она собирается уехать обратно к своему деду Клаасенсу в Трансвааль и думает, что я отправилась в Уинен, чтобы все устроить. Но я сказала Дирку Ломбарду: «Поезжай в Парадиз», и вот мы здесь, как видишь.
— Если она хочет уехать, Оума…
— Она не хочет. Она страдает, говорю я тебе. Никогда в жизни я не видела ничего подобного. Она ходит как потерянная. И ты один можешь задержать ее здесь. Но только если ты пожелаешь этого всем сердцем, Том, всем сердцем.
— Я хочу этого всем сердцем.
Ему хотелось сказать больше. Ему хотелось сказать ей, что собирается страшная гроза и, когда грянет гром, разразятся неслыханные бедствия. Он сделал нечто такое, чего никогда не поймут ни Линда, ни Оума, — он не донес на Коломба и Люси; а улика, которая у него есть против них, — винтовки, взятые ими у белых, чтобы обратить их против белых же, заперты в шкафу. В кармане у него лежит прошение об отставке из Уиненского полка легкой кавалерии. Каждый день он переписывал его заново, ставил новую дату, но не отсылал. Ожидая в маленькой почтовой конторе известий от Линды, он нащупывал в кармане жесткий конверт, говоря себе: это — моя отставка, мой отъезд из Наталя, это — прощай мои лучшие годы, прощай Линда де Вет. Он думал о своем отце и втайне надеялся, что старик цинично посмеется над всеми условностями и примет его сторону. Но он не чувствовал в этом уверенности, и тревога не покидала его. Только в одной Маргарет О’Нейл он был совершенно уверен. Ему приснился сон, будто на закате солнца он и Маргарет очутились на какой-то равнине, разделенные бесконечным пространством, но тень ее удлинялась до тех пор, пока не коснулась его ног. Он оглядывался в поисках кого-то другого, в то время как ее тень окутывала его, и они очутились вместе в тусклом сиянии неба. Он не мог отправить письмо, не будучи уверен в Линде, и мечтал только о том, чтобы увезти ее из этой страны.
Вдруг он увидел, что Оума в отчаянии ломает руки. Затем он услышал подавленные рыдания и быстро подошел к ней.
— О чем вы плачете, дорогая Оума?
— Бедные вы мои дети, что заставляет вас обоих так страдать? Скажи мне, не смогу ли я, старуха, горькая пьяница, помочь вам?
