— От этого не устают! Неля легла бы, не помыв тарелки?
— Пять минут!.. — уже с закрытыми глазами клянчила о тишине Серафима. — Через пять минут!.. Умоляю!..
— Она слышала, как Маруся убирала со стола, как ушла на кухню по длинному коридору, как, пока не было Маруси, дверную ручку дергал двухлетний сын соседки.
— Отстань! — слышала она потом Марусин крик шепотом. — Она никогда не была твоей! Я ведь не говорю, что покрывало с петухами — мое!
Серафиме приснился Пушкин. Вначале ей показалось, что это папа, что сейчас он скажет, где похоронен. Но он приблизился, колыхавшийся вокруг него воздух замер и стал прозрачным, оказалось — Пушкин.
— А льняные полотенца с монограммой? Почему они у тебя? Я тебя прошу, не заговаривай больше на эту тему! — слышала Серафима, а ей тем временем снился Пушкин.
— Просто смешно, что тебе далась эта чашка, последнее, что мне осталось в воспоминание о нашем доме! Полотенцам уже сто лет, а они как новые! Покрывало с петухами лежит у тебя в шкафу, а у меня бы работало по назначению!.. — слышала Серафима, — Что — нет, скажешь?
— Оно лежит, но греет мою душу, и не нервничай, ша! — слышала Серафима ответный тети Ясин шепот, а между тем ей снился Пушкин.
— Симушка,- говорил он, — душа моя! Прошу вас, бога ради, если встретится вам Петруша Вяземский, передайте ему мой привет и мою любовь, очень обяжете!
— Интересное кино, Александр Сергеевич! — отвечала ему Серафима в интонациях восьмого класса и, по-мальчишески присутулившись, сунула руки в карманы туристской штормовки, которая в восьмом классе заменяла ей зимнее пальто. — Ну, даете!.. Кому с Вяземским легче встретиться: вам — там или мне — тут? Даже не ожидала от вас!
Она слышала, как тетя Яся за что-то прицыкнула на Марусю:
— Не базлай!
Как спела примиренчески тихонько:
— Сильва, ты меня не любишь!.. А Пушкин между тем отвечал:
— Ах, Симушка! — отвечал он печальней печального, и потупился, и вздохнул, и тронул лоб рассеянной рукою. — Ах, Симушка, душа моя, вы ничего не знаете... Кого тут встретишь, в этих пространствах!..
Он стал удаляться, становиться далеким, но вдруг оглянулся, уже издали, улыбнулся, оказалось — папа.
— Папка! — крикнула ему Серафима. — Пап, где ты похоронен?
Его улыбка и легкомысленный жест в ответ могли означать только одно: какая разница, доця? Какой вздор!
Серафима проснулась, но притворялась спящей, смущенная странностью светлого сна. А то, что в жизни она и знать не знала имени Вяземского, даже пугало. Оказывается, Петр. Надо было проверить.
