— Пойдем за корзиной, Марина Капитоновна, нехорошо девушке одной в выходной.
— Нет, — отказалась учительница. Ей, оказывается, сегодня обязательно надо телевизор посмотреть.
— Гляди.
И уговаривать не стала. И не только потому, что сказано было достаточно, но и потому, что край ее маленького колкого глаза вдруг был зацеплен каким-то промелькнувшим блистаньем, опасного смысла которого понять она не успела, но почувствовала. И заторопилась, так как сверкнуло оно возле самого ее дома, весной покрашенного голубым.
Она добежала до калитки, бросила сумку под забором, сложила руки на животе, уставилась на столб, от которого в дом тянулось электричество. Столб всегда был у нее на подозрении — черный, врытый косо, снизу подгнивший, а главное, слишком близко стоявший к дому. Она простояла долго, ничего не происходило.
За спиной загремели пустые ведра. Она не оглянулась — кроме Шуры-хуторянки, греметь тут было некому.
— Видала? — окликнула та из-за спины.
— Чего? — не оборачиваясь, ответила баба Нюша, думая, что Шура говорит о столбе. Оказалось, не о столбе.
— Весь день тут ходит и ходит, — Шура коромыслом показала на берег, где ходила Марина Капитоновна. — Мечтает, простодырая, что Виктор тут и первым подойдет. А он-то не подойдет, он в городе. Чего ж парню холостому в выходной возле мамки сидеть? — оскорбленно-весело сказала Шура.
Баба Нюша промолчала. А что можно ответить свекрови, у которой невестка сбежали прямо со свадьбы — как была, во всем белом!
— Я справку взяла в сельсовете, что не прописана, — говорила Шура. — А прописана. У Виктора в городе пропишусь и зиму у него проживу. Ему квартиру должны дать на заводе, так пускай на двоих дадут, тогда я и обратно подамся, на старости со своей-то печи не слезу. — Шура помолчала, долгим взглядом поискала на берегу учительницу. — Завод его ходила смотреть — стуку там, бряку, запаху!.. Большой завод, — говорила Шура, вынужденная во все времена их соседствования держать инициативу в разговорах. — А она свою глупость до смерти не переплачет.
— Это у вас на хуторе такие понятия, чтобы гордость женскую глупостью считать. — Баба Нюша наконец повернулась к ней строгим лицом. Соседка всего только двадцать лет тому перебралась в слободу из хутора.
— Виктор себе таких сколько хочешь найдет, — робея перед соседкой, сказала Шура.
— Таких? — усмехнулась Нюша, — Это кисель-то твой? — Она строже других осуждала непринципиальное поведение учительницы, но Шуре свое мнение сообщать не собиралась.
