Синькевич тоже мучается. И ему, и Пушкину кажется, что руки их ещё не отрезаны и чувствуется боль в несуществующих уже пальцах. Какое-то чувство жалости ко всем этим калекам, к другим, ещё не убитым, к самому себе, который тоже, быть может, будет подбит через час, охватывает меня. Нервы не выдерживают, и я начинаю судорожно рыдать. Плачут и Люфт, и Воронков. У Маклакова слёзы так и катятся по щекам. Стыдно проходящих по коридору: я отворачиваюсь к стене и опираюсь на винтовку. Кто-то ласково берёт мою руку. Это сестра Стессель. Надо взять себя в руки… Довольно.
Слёзы высыхают, только горят ещё глаза, и слепая злоба вдруг охватывает меня с такой силой, что кулаки судорожно сжимаются… Ах так! Ну, ладно, ещё посмотрим, кто кого победит… Посмотрим ещё, сумеем ли мы отомстить… Увидим, кто будет болтаться на фонарях!!!
«Вали скорей!» Мчится линейка, прыгает на ухабах. Аджимушкай уже близко. Идёт перестрелка. Изредка громыхнёт ручная граната и хлопнет мина. Около Царского кургана есть другой, поменьше: его прозвали Комиссарским. Почти на самом его гребне стоят два пулемёта, и около них возится Ермолов. Его уже чуть не задело.
Стрелки против нас отличные, а расстояние пустячное: каких-нибудь 50-100 шагов! Пули то и дело отскакивают от пулемётных щитов и чиркают по камням. Противника не видно: он засел среди разрушенных домов, холмиков, каменных заборов и камней. Как только появится на мгновение чёрная фигурка, надо бить… бить скорее: если сам не убьёшь, то почти наверняка получишь пулю в лоб.
Эскадрон залёг за хребтиком немного сбоку. Надо до него добраться, а это не так просто. Для этого надо пробежать шагов сто по совершенно открытому месту, которое всё время обстреливается в упор. Но делать нечего. Собираюсь с духом, совершенно с таким же чувством, как ныряешь вглубь или прыгаешь с высоты, и пускаюсь полным ходом, низко пригнувшись к земле. Рядом бежит Люфт. Пули так и свистят. Ложимся, а то они пристрелялись. Маленький холмик едва защищает нас от пуль. Рядом кто-то лежит и стонет. Оказывается, мы не одни: рядом Гоппер, раненый солдат Герман – тот самый Герман, что вёл подозрительные разговоры, и фельдшер. Герман ранен в живот, пока носил патроны для эскадрона. Фельдшер его перевязал, но вынести его до вечера нет возможности, а теперь только утро! Весь день промучится на жаре!
Осталось пробежать шагов 25-30, но противник сбоку тоже шагах в 40-50!! Не одна винтовка нацелена, наверное, на наш холмик, зная, что мы скоро вынуждены будем бежать вперёд. Страшно и даже невозможно кажется идти дальше… А идти надо! Чтобы оттянуть неприятный момент, предлагаю Гопперу покурить. Курим нарочито медленно и с расстановкой. Но как-то быстро оказывается, что папироска выкурена и что бежать всё-таки надо. Тем более что все на нас смотрят. Гоппер собирается с духом, вскакивает на четвереньки…Пуля в одно мгновение вздымает песок и камешки около самой его головы. Какой-нибудь вершок! Он снова ложится. Выкуриваем ещё по одной папироске… Я предлагаю бежать поодиночке: «Ну!.. раз! два… три!!»
