-- Грубый ты какой-то,-- досадливо сказал он.-- Все у тебя какие-то пошлости, черт тебя знает, право!
Хмолин подвинулся к печке и стал палить вальдшнепов,
поворачивая их перед огнем и по очереди отдергивая руки -- ему было горячо. Потом он опять приладился на табуретке, вытащил из ножен короткий нож и начал потрошить вальдшнепов. Запахло кровью и лесом. Выпотрошив, он начал
мыть тушки в ведре, тер так, что скрипело под пальцами, и все приговаривал:
-- Ну, похлебка у нас сегодня будет! Молодцы, охотнички!
Через час, когда похлебка почти была уже готова,
Хмолин пошел за водой, а вернувшись, брякнув ведром, сказал запыхавшись: "Гляньте, что делается!" -- и сам первый вышел. Тотчас вышли за ним Елагин и Ваня.
Снаружи сторожка облита была жидким лунным светом.
Рядом с ней поблескивала "Победа", и на капот ей редко, но крупно и постоянно падала капля из сломанного березового сучка. Дальше в лесу что-то погукивало, постанывало еле слышно, точно так же, как на тяге, все пахло холодом и чистотой, звуки были редки, рассеянны и слабы, только внизу бормотал ручей, откуда брали воду,-- будто тихо разговаривали несколько женщин.
Еще дальше за лесными холмами, в пойме, мощно текла
широкая река, и на ней после зимы уж выстроились бакены,
стоявшие тоже широко и смело, потому что был разлив и везде теперь было глубоко.
На той стороне реки затаилась молчаливая спящая деревня, но и в ней слышны были звуки дыхания, или редкого неуверенного лая, или сплошного ночного вскрика петуха. За деревней, во тьме полей ползал и ползал одинокий трактор, и неизвестно было, работал ли то ударник или, наоборот,
перепахивал кто-то испорченный им же самим днем клин.
-- Плачу и рыдаю! -- громко сказал Елагин.-- Весна!
Все живет, все лезет! Не прав, не прав старик. Нет, не прав! Плачу и рыдаю, егда помышляю жизнь -- вот как надо! А? Правильно, старики, а?
Жрать охота,-- сказал по привычке грубо Хмолин, но тут же почему-то смущенно закашлял.
-- Ну-ну... Пойдем, пойдем,-- забормотал Елагин огорченно и тоже смущенно и сгорбившись пошел в дом.
Но в сторожке он опять оживился, крикнул "Ура!",
пронзительно глянул из-под волос на Хмолина и заговорил:
-- Выпьем! Ах, черт, давайте выпьем! Хмолин, Ваня, а? Я вас люблю, я все люблю! И эту печку! Неси сюда старку, Хмолин, шевелись!
Хмолин, усмехаясь, ставил на стол тарелки, резал огурцы, хлеб, вышел в сенцы и принес бутылку. Елагин возился с рюкзаком. Ваня нервно шевелился у себя на топчане, засовывая под стол длинные ноги, глядя блестяще на Елаги
