А что происходит сейчас с нами? С 1990 года началась перестройка, переход от социалистического режима управления государством к капиталистическому. Российское правительство и правительство Республики Коми приняли закон «О ликвидации органов Комитета Народного Контроля». Началась бесконтрольная приватизация государственных предприятий. Общенародным имуществом и природными богатствами стал распоряжаться узкий круг новоявленных капиталистов, прибывших на Север на заработки, за длинным рублём. Вместе с приватизированными предприятиями в их руки постепенно переходит и земля. В нашей республике никогда не было казаков. Сейчас организован их союз. Зачем? Какую такую государственную службу они будут нести в Коми, от кого охранять границы и чей порядок защищать?
Если в 1918 году советская власть под руководством В.И. Ленина спасла коми народ от голодной смерти, то сейчас как этнос мы стали исчезать. В нашей республике коренное население коми составляет меньшинство — 23%. Смертность среди коми выше, чем среди других национальностей. Естественная убыль коми населения в 2,5 раза выше, чем в среднем по республике. Остались брошенными на произвол судьбы многие деревни и посёлки. В них, ныне безжизненных, мёртвых, до перестройки, при социализме, полноправной, нормальной жизнью жили десятки тысяч людей, работали в народном хозяйстве, в совхозах, в лесозаготовительных организациях на государство. Сейчас они ликвидированы. Люди остались безработными. Как принудительная коллективизация в 1936–1937 годах, так и перевороты в государственном устройстве в 1991 году разрушили человеческие судьбы. Правительство России должно признать, что политику перестройки ведут против человечества с грубыми нарушениями прав и свобод народов своей страны РОССИИ.
Я пошла учиться в первый класс в сентябре 1935 года. Мне было 9 лет. Знала все буквы по букварю, могла считать до ста. На мне было всё новое, специально купленное для школы.
В нашем селе Большелуг была церковь. Люди были верующими в Бога. Своих детей с малых лет учили жить по божьим законам. Церковь разрушили. С первого класса учителя убеждали своих учеников, что Бога нет. Это был переломный период. Дома наоборот, родители своих детей заставляли читать молитвы перед иконами, хотя из-за незнания русского языка сами взрослые не понимали их содержания. Мои ровесники в школе были безбожниками, а дома проводили тайное богослужение вместе с родителями. Каждый день на первом уроке, стоя, мы хором повторяли за учительницей на коми языке: «Бога нету, молитвы читать нельзя, крестики на шее носить нельзя». Я училась в третьем классе, когда однажды после такой процедуры спросила учительницу, могу ли я сказать, что думаю о Боге. Учительница ответила: «Говори, послушаем тебя». Я стала говорить, что если бы Бог был, то не допустил, чтобы нашу мать посадили в тюрьму — не оставили бы маленького ребёнка без матери, а соседи, боясь Бога, не обижали бы друг друга. Но они обижают. Значит, Бога нет. Учительница мне сказала: «Садись, думать и говорить так нельзя». Я заплакала, попросила отпустить домой, сказала, что болею. В дверях я сказала учительнице, что больше в школу не приду и учиться не буду. На следующий день я в школу не пошла. Пришёл к нам домой директор школы Николай Николаевич Перебатинский (его отец был поп — церковный служитель). Он стал с нами беседовать, как родной отец, убеждая меня, что учительница права, и нельзя говорить при людях всё, что ты думаешь: «Дуня, ты это сама поймёшь, когда вырастешь, ты очень умная девочка. Пусть дома за хозяйку останется Анна, она старше, уже окончила 4-ый класс, может и не учиться, а ты должна учиться. Не обижайся на учительницу».
