Выйдя следом, захлопнула дверь и тотчас спохватилась: ключ! К звонку потянулась сухонькая, как у Иностранной Кафедры, рука, но помедлила и опустилась. Ничего. Столбов откроет, а сейчас она желает проводить дорогого гостя. Засиделась, душно, да еще хрыч в синих очках. Он что, из Колыбели?
– Нет, – удивился Посланник и вспомнил желтолицего в оранжевом «Жигуле». – Я думал, он из статистического управления.
– Ничего подобного, я спрашивала. И Астахова зовет почему-то Чесноковым. Сумасшедший какой-то день.
– Но не для Анатолия Александровича, – молвил профессор. И с горечью молвил (с готовностью горечи), и с улыбкой (с готовностью улыбки.) На это мастак он: самые простые, самые нейтральные слова играют в его устах, поворачиваясь то одной гранью, то другой. Бриллианты, а не слова! У других – стекляшки, а у него – бриллианты. – Пропонад оправдывался нынче: хотел, мол, добра Астахову.
– Его избрали?
– Увы! И твой покорный слуга голосовал, естественно, за.
Опять что ни слово, то бриллиант. Одна сторона – чистейшая правда (Посланник всегда говорит правду), другая излучает, поддразнивая, иронический свет.
– Ну почему, почему так! – сказала Стрекозка с отчаяньем, и веяло от нее не ароматом французских духов, а вином и корицей.
– Полагаю, юбиляр наш, царство ему небесное, не стал бы расстраиваться. Ну, одним профессором больше.
– Это ужасно!
– Что одним профессором…
– Ужасно, что не стал бы расстраиваться. Его вообще ничего не задевало. Думаешь, он не знал про меня? Все знал. Все! И про Столбова, и про Дизайнера твоего.
Посланник, пропуская вперед даму, придержал дверь.
– Ну, Дизайнер, положим, не мой.
– Ты ведь так прозвал его. Хотя какой он дизайнер, видимость одна.
– Это, дорогая моя, и есть его профессия: создавать видимость.
Солнце, тоже дизайнер, весь день вдохновенно маскировавший осень под лето, сползло с задымленных небес, и враз посерели дама, зажелтели бельма слепых окон. Мой шалун подумал о столике на четверых, который уже ждет, сервированный.
– Все мы, – произнес, – грешны.
– Не все!
– Ну, разве что Астахов…
Возле машины остановились, и тут Стрекозка, с отчаяньем глядя перед собой, сделала признание:
– Я, если хочешь знать, сама бабу б ему привела.
– В чем же дело? – доставая ключи, спросил насмешливый тюремщик.
– А я и привела.
Ключи звякнули. Звякнули и затихли…
– Себя привела. Себя… Приехала в Сундучок и сказала: все, Астахов! Остаюсь здесь.
– Гениально! – восхитился ценитель женской предприимчивости, а я с ужасом представил, что будет, если такая явится когда-нибудь в Грушевый Цвет.
