— Юрик, ты заболел, что ли? — Голос Инги звучал из другой, беззаботной жизни, в которой он теперь не мог быть хотя бы гостем. — У тебя температура?
— Да, голова болит сильно, — ответил он и почувствовал, что и в самом деле голова начинает болеть.
— Юр, слушай, — Инга заговорила тише, — а у нас на курсе у нескольких человек был домашний обыск, их, говорят, ночью забрали, и Яниса тоже забрали. Никто ничего толком не знает, а все только шепчутся и передают друг другу всякую чушь.
— Угу, — отозвался Юрий. Кроме этого «угу» он ничего выговорить не мог.
— Юр, слушай, — Инга заговорила еще тише, — у нас на факультете есть кто-нибудь с фамилией Козочка?
Юрий почувствовал, как страшно заколотило у него в висках, и пробормотал деревянным голосом:
— Не знаю.
— Ладно, ложись, я тебе потом позвоню. — Ей не очень-то понравилась такая манера разговора. Но что он мог сказать ей?
«А может, рассказать все отцу? Он переговорит с ее отцом, и втроем они что-нибудь придумают, он отнесет отчет как бы о разговоре, который будто бы был». На секунду эта мысль, приходившая уже не раз за последние часы, все же показалась спасительной. Но нет, это было невозможно. Так же, как невозможно было и другое — следить за отцом Инги и обо всем там докладывать.
К утру он придумал выход.
На следующий день вместо университета он пришел в кафе в центре города прямо к открытию.
Спиртное продавали только с одиннадцати, но он на глазах у растерявшихся официанток достал чекушку, прихваченную из дома, и выплеснул ее содержимое в стакан.
— Молодой человек, у нас так пить нельзя, — официантки подошли к нему вдвоем.
— А как можно? — закричал он, выпучив глаза.
— Никак нельзя, — сказала более пожилая с явным латышским акцентом.
— Молчать! Латышское отродье! Русскому человеку погулять не дают! — выкрикнул он и опрокинул столик.
Все это было проделано так естественно, что официантки немедленно бросились звонить в милицию. Он же, единственный посетитель в пустом зале, сидел на стуле, а рядом в луже валялись осколки вазочки и лохмотья цветов. Окинув мутным взором помещение, мгновенно захмелевший натощак Юра монотонно, перевирая мелодию, затянул:
Вставай, страна огромная, Вставай на смертный бой! С фашистской силой темною, С латышскою ордой!
Работницы кафе испуганно смотрели на него из-за угла.
Только «ярость благородная» начала «вскипать, как волна», — появилась милиция.
Его привезли в отделение, но он и там продолжал кричать:
— Русского забираете! Да я сейчас позвоню дежурному, с вас погоны полетят! Я же их человек, я из органов, понятно?!
