— Подбрасывали. Да своих — фартовых — в зоне было мало. Барак не клевый. Стопоряги. Шмонали часто.
— Что ж себя не отстоял?
— Я не мокрушник! Мое — фомка.
— Годишься! — прервал пахан вопросы и, указав новому кенту на своих, добавил коротко:
— Кентуйся…
Второй фартовый подошел тихо, совсем неслышно. Стал напротив. Смотрел на Шакала желтыми, немигающими глазами. Ждал вопросов.
— Кто будешь? Ботай сам! — предложил ему Шакал.
— Амба — моя кликуха!
— Вот это ферт! За что такое схлопотал? — удивились все.
— Я с Уссурийска. На тигров ходил.
— Каких? — не поняла Задрыга.
— На настоящих. А тигров в наших местах зовут — амба! Я на них с отцом и дедом ходил смалу. Потом — сам. Сгребли за браконьерство! В зоне корефанил с ворами. Вышел на волю, на другую охоту… С малиной.
— Мокрушник, что ли?
— Так и есть! Расписывал лягавых и сучню. Вахтеров и охрану — под корень потрошил.
— А как засыпался?
— На шмаре. Бухнули малость. Я и пролямзил, когда лягавые возникли. На меня сеть накинули, как. на зверя, подойти струхнули. И с бабы содрали! За самую задницу! вздохнул тяжко.
— Сколько в ходках был?
— Один раз. Меня к вышке приговорили. И повезли на Украину. В Донецк. Я ночью по дороге слинял. Сюда попал подстреленным. Клешню просадила погоня. А за год следствия в тюряге — язва открылась. Я ее не враз почуял. Перед отправкой, когда меня лесные корефаны взяли, я уже откидывался.
— А погоня?
— Мне ж не ходули, клешню подбили. Хорош бы я был, если бы от ментов не слинял? Что ж за охотник? К своим не смог, потому что скрутило требуху. Тут меня выходили.
— В какой малине канал?
— У Цыгана.
— Собираешься к нему?
— Кенты ботали, попух пахан вместе с кентами. Теперь на Диксоне. Двое остались. Но с ними мне не по кайфу. Плесень дохлая! Не фартит мне их харчить. Самому надо было оклематься. Хотел к какой-нибудь другой малине приклеиться, да все не то было.
— А кроме мокроты, что умеешь?
— Все! Как и кенты! Я ж в законе Дышу! А только за мокроту туда не берут.
— С кентами своей малины часто махался?
— Я не махаюсь! Я мокрю! Трамбовать не уважаю. Это мне западло.
— Бухаешь?
— Как все так и я! Но кентель не сеял. Забулдыгой не считали.
— Годишься. Отваливай к кентам, — указал Шакал.
Третий стоял возле печки молча. Черный, худой, как тень, смотрел на кентов исподлобья. Словно примеряя себя к каждому. Думал.
Он не сразу вышел из своего угла, будто не решился до конца, стоит ли ему вступать в разговор с малиной Шакала.
— Ну, а ты чего, как целка, жмешься, тыришься по углам? Иль не подходим мы тебе? Не хевра? Иль цену себе набиваешь?
