Я выглянул, чтобы посмотреть на разыгрывающийся спектакль. Жюльетта говорила с воодушевлением оратора, а наш мучитель сидел и смотрел перед собой невидящими глазами. С уверенностью сказать, что делала его жена, я не мог.
Пора было переходить к столу. Усадить мадам Бернарден оказалось нелегкой задачей. Две трети ее массы свисали по обе стороны стула. А вдруг он опрокинется? Во избежание обвала мы придвинули ее вместе со стулом как можно ближе к столу. Соседкины телеса были теперь надежно зажаты, вот только не стоило смотреть на валик жира, образовавшийся вокруг ее тарелки.
С тех пор прошел год, а я плохо запоминаю, что́ ел. Помню только, что мы расстарались, как могли, и приготовили самое что ни на есть изысканное меню. Скажете, бисер перед свиньями? Хуже. Свиньи едят все без разбора, однако хотя бы с видимым удовольствием.
Сосед же ел жадно и с отвращением. Он запихивал в себя колоссальные порции и морщился, будто глотал невесть какую гадость. Он никак не отозвался ни об одном из блюд. За весь ужин он произнес только одну фразу – необычайно для него длинную:
– Вы столько едите и остаетесь худыми!
Это было брошено нам как упрек. Меня так и подмывало ответить, что мы вряд ли растолстеем с тех крох, которые они нам оставили. Но я благоразумно придержал язык.
Все движения мадам Бернарден были чрезвычайно медлительны. Я думал, что мне придется помочь ей резать мясо, но она справилась сама. Надо сказать, ее рот работал вместо ножа. Она подносила к отверстию огромный ломоть и, вытянув губы, словно клюв, отрывала кусок. После этого щупальце медленно опускалось, чтобы положить на тарелку остаток, который после нескольких надкусов становился похож на съедобную скульптуру.
В этом была даже какая-то грация. А вот от того, что потом делал ее рот, к горлу подкатывала тошнота. Описывать это я не стану.
Но тут, по крайней мере, оставалось сомнение в ее пользу: не исключено, что соседка получала от еды удовольствие. А вот лицо ее мужа говорило прямо и недвусмысленно: такой скверной стряпни, как у нас, поискать. Что не мешало ему опустошать блюда, словно делая одолжение: «Кому-то же надо это есть».
Жюльетта, очевидно, думала то же, что я, и первой задала вопрос:
– А что вы обычно едите у себя дома, месье?
Пятнадцать секунд раздумья – и лаконичный ответ:
– Суп.
За этим могло стоять все, что угодно, но большего мы не узнали. Сколько ни допытывались наперебой: «Какой суп? Прозрачный, протертый, рыбный, овощной, гороховый, с гренками, с мясом, с лапшой, холодный, тыквенный, со сметаной, с тертым сыром, с луком-пореем?..» – в ответ повторялось одно только слово:
