«Товарищ комиссар! — в отчаянии, еще не веря в происходящее, повторял Саша. — Товарищ комиссар! Я всегда был хорошим человеком!» Раздались хлопки выстрелов. Заслоняясь руками, Саша отмахивался от пуль, как от мух. «Товарищ комиссар! Това…» После третьей пули, попавшей в него, Саша умолк на полуслове и рухнул на землю. Ту самую, которую так хотел защитить… Он ВСЕГДА был хорошим человеком. Было ему всего двадцать два года.
Немцы непрерывно освещали передний край ракетами и низко расстилали над нашими головами разноцветный веер трассирующих пуль. Время от времени глухо ухали мины. Ничего не изменилось… Война продолжалась… Кто-то крикнул: «На партсобрание!» Сползлись вокруг парторга. Долго, не глядя друг на друга, молчали. Не сразу заговорил и парторг. Буквально выкрикнул: «Товарищи коммунисты! Вы видели, что сейчас произошло! Лучше погибнуть в бою!» Так и записали в решении: «Биться до последней капли крови. Умереть в бок»…
Как определить ту меру жестокости, которая была необходима, чтобы победить? Необходима ли она? Всегда ли? Я не берусь определить меру жестокости, необходимой для Победы. Ни оправдать, ни опровергнуть…
Как вспоминал бывший в первые годы войны главным редактором газеты «Красная Звезда» Д. И. Ортенберг, через несколько дней после объявления приказа № 227 из поездки на фронт вернулся Константин Симонов со стихами «Безыменное поле».
Опять мы отходим, товарищ,
Опять проиграли мы бой,
Кровавое солнце позора
Заходит у нас за спиной.
Первые беспощадные, горькие строки были полностью созвучны приказу. Но затем поэт рискнул даже вступить в определенную полемику с ним, не согласившись с выводом, будто гражданское население проклинает солдата за то, что он отдает народ под фашистское ярмо. Это обвинение по отношению к большинству несправедливо, говорил поэтическими средствами Симонов, люди отходят через силу, с огромной, неутихающей болью и уверенностью, что рано или поздно, хотя бы и ценой жизни, вернут землю, пока оставляемую врагу:
Я знаю, ты пуль не боялся,
И жизнь, что дала тебе мать,
Берег ты с мужскою надеждой
Ее подороже продать.
Ты, верно, в сорочке родился,
Что все еще жив до сих пор,
И смерть тебе меньшею мукой
Казалась, чем этот позор.
Симонов также «дополнил» сталинский приказ, провозгласив, что, кроме суда военного трибунала, есть не менее, а может быть, и более строгий суд — человека над самим собой. К мужеству советского солдата в симоновских стихах взывали поколения защитников России от петровских преображенцев до защитников Перемышля времен Первой мировой войны.
