Именно поэтому, отказавшись от своего исторического названия «Русь» и навесив на своё коллективное «Я» кличку «Украина», мы закрепили за собой уже в самоназвании функцию лимитрофа – пограничной территории, где непрерывно происходит столкновение двух культурных и цивилизационных миров. Лимитроф/Украина – это пространство столкновения, поле боя. А, как известно, на поле боя если и живут, то в блиндажах, под обстрелом, среди руин и недолго.
Что такое «украинскость»?
Здесь возникает следующий фактор, делающий «Большой диалог» Галиции и Малороссии невозможным. А с кем, собственно говоря, нам, жителям Малой Руси, вести этот диалог? С культурно разложившейся, ожлобившейся массой бывших крестьян, заполонивших старые польские города Галиции и помешавшихся на русофобском «свидомизме»? Хотя, быть может, мы просто не видим в них чего-то важного? Не видим чего-то такого, что может одарить нас в случае удачного диалога, чем-то уникальным и неповторимым? Что такое эти «справжни украйинци»? Чем вообще является «украинство» Галиции? Каковы его отличительные черты, придающие ему неповторимую индивидуальность? Чем они, галицийцы («украинцы»), могут быть так привлекательны для нас «неукраинцев», чтобы мы вдруг захотели отказаться от своей «русскости», от своего тысячелетнего русского наследия, чтобы мы возжелали «убить в себе русского» и преобразиться в галицийца («украинца»)?
Недавно это попытался для себя выяснить Борис Акунин. [31] Он даже специально приехал для этого во Львов. Но, побродив по улицам немецко-польско-еврейского Лемберга, он с удивлением констатировал, что данный город не является украинским. Тренированная интуиция писателя уловила полнейшее несоответствие и диссонанс между духом сегодняшнего львовского населения и духом древнего города, нынешние жители которого в нём являются массой флуктуирующих инородных тел, не складывающихся в коллективную душу.
«С самого начала мне привиделась в старом Львове какая-то трудно дефинируемая странность, - признался Акунин, - к тому же смутно знакомая. Побродив по улицам и поглазев на людей, я понял, в чём дело. Этот город построен не предками нынешних жителей. Его строили не для тех, кто там сегодня обитает. Львовяне, которых я видел, – дети и внуки западноукраинских крестьян из окрестных сел и приезжих с востока. А выстроили эту обветшалую, но прекрасную габсбургско-пилсудскую фантазию немцы, поляки и евреи. Их никого здесь больше нет. Одних убили, других выслали, кто-то сам уехал. Осталась только ностальгия по прошлому, которой Львов переполнен до краев – на мой вкус, даже слишком, во вред дню сегодняшнему».
