Она завернула найденный фрагмент в клочок бумаги и спрятала его в бумажник, решив, что принесет его в музей на следующий день. Затем потушила свет и закрыла за собой дверь.
Какое-то время она размышляла: следует ли ей запереть дверь на ключ. Наконец она отрицательно покачала головой. «Зачем? — спросила она у себя. — Я ведь никогда этого не делала. А теперь в этом и вовсе нет никакого смысла».
В четверг утром Николь решительным шагом вошла в здание музея. Она чувствовала себя отдохнувшей и окрепшей, потому что хорошо выспалась и никакие кошмары ей не снились. Правда, даже во сне ее по-прежнему не покидали видения дома в Сан-Жермен-ан-Ле, но это ее нисколько не беспокоило. Девушка даже не вспомнила о неприятном инциденте, пока не оказалась за столиком кафе, где решила позавтракать. И даже тогда она с радостью отметила, что эти мысли уже не повергают ее в уныние. Поездка на ферму, где она родилась и выросла, благотворно сказалась на ее душевном состоянии. Николь решила на какое-то время выбросить из головы все неприятные воспоминания и принялась рассказывать родителям о доме, в который вскоре переедет. Она говорила о царящей там атмосфере давно минувших времен, об удивительной квартире, как будто созданной для нее, о милом саде, который будет в ее полном распоряжении. И конечно же, рассказала им о Татьяне Барбье, ее туфлях из фиолетового бархата, ее белоснежных волосах и об исходящем от нее ощущении хрупкости и силы.
И только за кофе она заговорила о том, что произошло утром в музее. Николь сделала это небрежно, стараясь понапрасну не тревожить родителей. Ее мать всегда отличалась склонностью к мгновенным решениям. Вот и теперь она тут же выразила уверенность в том, что злоумышленником является Рене Мартин. Этакий злодей в маске, подстерегающий наивную героиню. Николь уже рассказывала им об этом человеке и о конфликте из-за наследия Гарнье. И хотя она не стала посвящать родителей в детали конфликта, ее матери этого вполне хватило. Она тут же приняла решение и простерла над столом свой указующий и обвиняющий перст.
— Но это же ясно как день, дочка. Этот тип настоящий мерзавец. Он вошел в твой кабинет и разбил статуэтку, чтобы обвинить тебя и самому заняться этим наследием… как там его?
— Гарнье, мама, — улыбнулась Николь.
— Вот-вот, им самым.
И мама сложила руки на груди, убежденная в своей правоте и полностью довольная собой.
Уже ночью в своей парижской квартире Николь задумалась над словами матери. Она была вынуждена признаться себе в том, что и сама подумывала о такой возможности, хотя и не хотела, чтобы это оказалось правдой. Прежде всего, потому что она и думать не могла, чтобы влюбленный в историю Древнего Египта человек хладнокровно разбил статуэтку, высеченную около четырех тысяч лет назад. Ничто не могло оправдать подобный поступок… за исключением безумия. Это было равносильно тому, что библиофил принялся бы вдруг вырывать страницы из древней рукописи или филателист измял бы уникальную марку.