— В прошедшие выходные папа, кажется, был вполне ничего, — сообщил брат, когда мы топали рано утром под моросящим дождём. Была пятница, а накануне Брю впервые вышел в свет со мной и моими друзьями. Так что у меня настроение было самое радужное.
— Это когда? — спросила я.
— Когда мы играли в баскетбол. Брю был с нами.
Я представила себе эту картину и пожалела, что меня не там не было: вот было бы здорово снова увидеть нашего папу таким, как прежде. А заодно и посмотреть, как Брюстер играет в баскетбол. Его тренировки с Теннисоном дают весьма ощутимые результаты и… Ну, ладно, признаю, видно, во мне говорит первобытный инстинкт — хотелось бы полюбоваться этими мускулами в движении…
— Папа просто преобразился, — продолжал брат. — Но, ты знаешь, что-то в этом было не то…
Я не улавливала, к чему Теннисон ведёт, да и он сам, кажется, не совсем это понимал, ведь предложение он так и не закончил.
Когда мы уже были в двух кварталах от школы, впереди показалась высокая угловатая фигура в кожаном бомбере. Под бомбер парень надел спортивную куртку, капюшон которой натянул на голову. Мне не обязательно было видеть его лицо, чтобы понять, кто это.
— Брю! — окликнула я.
Он на мгновение обернулся, но вместо того, чтобы подождать нас, прибавил шагу.
— Ты посмотри, он от тебя удирает! — сказал Теннисон. — Мне этот парень определённо нравится!
Я кинулась за Брю. Да что с ним такое?! Несмотря на широкие, размашистые шаги, двигался он не слишком быстро, и я успела нагнать его в начале следующего квартала. Я потянула его за рукав, но он отвернулся, загородившись от меня плечом. Тогда я потянула сильнее и тут увидела его лицо под низко опущенным капюшоном. От этого зрелища я чуть не выпала на мостовую под проезжающую мимо машину.
Разбитые, распухшие губы, чёрный заплывший глаз. Всё лицо в пятнах тонального крема — видно, он пытался замазать синяки.
— Как… Что это?.. Что произошло?!
Он пожал плечами.
— Мы с Коди играли в мяч, и я оступился.
— Врёшь!
Он не стал запираться.
— Вру. И что?
Вот теперь я увидела, что заплывший глаз — это не всё; по его походке, по тому, как он держал себя, становилось ясно — на нём живого места нет. Мне хотелось обнять его, но я побоялась, как бы сделать ему ещё больнее.
— Это твой дядя?
Он мгновение помолчал, глянул в сторону школы…
— Нет. — А потом: — Да.
Похоже, для него это слово — «да» — оказалось ещё большей неожиданностью, чем для меня. Судя по всему, он намеревался хранить свою тайну вечно. И вдруг он страшно побледнел. Он боялся меня. Вернее, боялся, что я пойму, в чём дело.
