– Ты была такая, – грустно сообщил Арсений, – и мама это знала всегда. Ты была… таких девушек больше не будет…
– Все, молчи, – сказала Рита, останавливаясь у окна.
– " Оставь фотографию здесь на ночь, – попросила мама. – Что же ей все по кухням маяться, ей место здесь. Или ты без нее не заснешь?" – пошутила и рассмеялась тогда, неожиданно весело и звонко, как молодой и не знающий боли человек.
– И ты оставил?
– Утром я увидел…
– Молчи, – крикнула Рита, повернувшись к рассказчику. – Молчи. Все! Я не слышу.
– …я увидел рядом с мамой рассыпанные таблетки и пустой тюбик от снотворного…
– Нет, – прошептала Рита, – нет. – И закрыла лицо руками.
– На десятый день я бежал к тебе.
– Нет, – тихо и жалко повторила Рита.
– Ты здесь не при чем, – угрюмо сообщил географ – Она давно хотела это сделать… не смела только. Ты помогла ей…
– Никогда… – еле слышно прошептала женщина.
Через минуту Маргарита отошла от окна, налила вино в два бокала и один протянула Арсению.
– Выпей, – и пригубила сама пенящееся зелье.
Полозков тоже, поперхнувшись, глотнул.
Рита пустым взглядом окинула комнату, потом отправилась в коридор, и за ней щелкнула входная дверь.
* * *
Элоиза сидела у письменного стола и, молча улыбаясь, разглядывала этих людей. Стол был выдвинут чуть в середку, на столе стояла потрошеная селедка под луком и растительным – подсолнечным, маслом, лежал, браво развалившись, вареный картофель в красивом блюде, а рядом нарезанная разная колбаса и всякая мелочь: хлеб, вилки-ложки, салфетки и винегрет.
На стульях вокруг стола увлеченно мотали вилками болтающие руководитель сине-зеленых, добрый экономический доцент в джинсах и с усевшейся на горло бабочкой и его помощница в огромной роговой оправе, оглядывавшая оставшихся, как сытая очковая змея. Тут же беспрерывно верещал, то вскакивая и тыча в плечи и грудь не все понимающего именинника, то изображая картинки монашкиного поведения в экстремальной ситуации или сверзившегося с истукана пьяного везунчика – шустрый и нагловатый газетчик Воробей, отнявший вчера у Элоизы почти силой скромную глухую юбку.
Сегодня на Элоизе было одолженное у Эвелины Розенблюм изумительное сиреневое платье с расшитым на пупе драконом, старающемся слезть вниз и пожрать пламенем и зубами круглые Элоизины коленки, не вместившиеся под платье.
Элоизе хотелось плакать, так ей было хорошо. Приемник на окне пел зарубежные мелодии, люди кушали и праздновали от души, а родившийся Июлий сидел на самом почетном месте, весь красный и счастливый, и поочередно кивал ерепенистому Воробью и выгибающей шею коброй очкастой. Особенно часто лучащийся Июлий кивал приветственно дракону и Элоизиным коленкам, тем более, что руководители посадили ее и Воробья по обе стороны от барабанщика, напрочь лишенного на радостный день общества своего гулкого инструмента.
