- Огромное спасибо, Жорж! Деньги на твой счет будут переведены ближе к вечеру.
Я равнодушно пожимаю его руку:
- Отмените перевод. Во-первых, я никогда ничего не беру от представителей государства. Во-вторых, я сделал это не ради денег.
Полковник хмыкает, убирает руку в карман и уходит к грузовику. Я остаюсь один, под шквальным дождем, рядом с развороченным космокатером.
Конечно, я мог бы поступить иначе. Во время одного из наших бурных сэксов (когда один не трахался двадцать два года, а второй видит в первом воплощение космодесанта Республики, сэкс всегда получается бурным) я мог приковать ее наручниками к кровати и не отпускать до самой Столицы. Я мог сесть рядом, закурить найденную сигару Сангвиниуса и объяснить ей, что она сделала мне слишком много зла. Что я не люблю женщин, которые слушают меня с высокомерием королевы бала, будучи всего лишь палачом. Что она слишком проста и слишком собой довольна, чтобы я мог простить ее. Что первое же слово «Любимый!» утянуло половину красоты ее глаз, а вторая половина исчезла, когда я первый раз вошел в нее. Что влюбленная до безумия женщина, готовая ради меня на все – это, конечно, хорошо, но ужасно скучно. И что наши отношения на базе Псов были слишком унизительны для меня, причем отнюдь не из-за пыток. Что, наконец, у нас не было будущего – отмазав ее от Госбезопасности, я прожил бы с ней месяц, два, ну, может, три, прежде чем она надоела мне хуже смерти. В сочетании с прошлым унижением это было бы нестерпимо.
Можно было произнести свою речь, пытая ее. Можно было рассказывать про отвратительность, прижигая ее соски сигарами. Можно было говорить «Скучно!», превращая бритвами мочки ее ушей в бахрому. Но как только я бы закончил свой рассказ, я бы услышал от нее всего два слова. «Двуличный ублюдок!». Это было бы сладко, но не настолько, чтобы смыть нанесенное мне оскорбление. Я хотел больше сладости, я хотел месть страшнее, я хотел целый спектакль, тонкий и трагический. Пока она спала, истомленная сэксом, я связался с Управлением и в подробностях пересказал им ее истории формата «попадает ко мне как-то раз пара пленных офицеров Федерации…». Я видел, как слушавший меня полковник скрипнул зубами, как сжались его кулаки и сузились его глаза. Я видел, как он пообещал Маллеус достойную встречу. Ближайшие годы она проведет в том царстве боли и пыток, которым раньше правила сама. И что она увидела, прежде чем отправиться на вечную казнь? Смеющегося двуличного ублюдка? Оскорбленного мужчину? Тупого патриота Федерации? Нет, нет и нет. Она увидела любимого мужчину, смотрящего на нее самыми грустными глазами в мире. Мужчину, чье имя она будет выкрикивать, когда боль станет совсем нестерпимой, мужчину, на встречу с которым она будет надеяться, пока ее кожа будет шипеть от кислоты, мужчину, ради которого она будет терпеть весь кромешный ужас застенков, питаясь лишь воспоминания о его образе. Моем образе. Есть ли что-то более сладкое, чем сотворить такое с самоуверенной двадцатидвухлетней дурой? Нет.
