Ревун угона слышится во всем
бездонном небе звездно-серебристом.
Минуло время то, когда во тьме
ревели только дети без отчета.
Истошно воют не в своем уме
и “Mercedes”, и “Volvo”, и “Toyota”.
Невидимые тени в темноте
в рули вцепились — в черном зазеркалье
неутоленные волчицы те,
которые чего-то там взалкали.
Им мало превышенья скоростей
и происшествий всяческих дорожных,
им хочется немыслимых страстей,
по нашим временам вполне возможных.
Им хочется угона навсегда,
душа к невероятному взывает,
и каждая падучая звезда,
задев о бампер, ужас вызывает.
При свете дня живут они, вполне
в порядке, вне подобных безобразий.
Тебе — не знаю, но известно мне
происхожденье голубых подглазий.
* *
*
Я уснул под Вандомской колонной,
трепеща, как осиновый лист,
на который стопой многотонной
мировой наступает турист
триумфально. Не надо коврижек:
человечество, дескать, — семья.
Ты меня потеряла в Париже,
я нашелся, но это не я.
Это все — от безделья и спьяну,
от того, что в бессонном мозгу
по горящему там автобану
Бонапарт разгоняет тоску,
чтоб явиться в Москву, и на Курском
подберет его правильный мент
между тех, кто не склонен к закускам,
осушая текущий момент.
Я тебя никогда не увижу,
а была ты не против, а за.
Мне захлопнут открытую визу
до того, как закроют глаза.
Что ни ночь — оркестровая яма,
где не первый скрипач оплошал,
но под ложной колонной Траяна
отлежится вселенский клошар.
* *
*
Поздно ночью на таксомоторе
приезжал в какие-то дома,
в слабо освещенном коридоре
таяла предутренняя тьма.
Загустев меж этими и теми
во чужом пиру,
там блуждали призрачные тени
и вповалку спали на полу.
Соловьиных свистов
не было, и, вообще не быв,
бегали за водкой, у таксистов
втридорога гибель застолбив.
Ибо спали как на сеновале,
на зрачке держа свою звезду,
собственных имен не называли —
и не окликайте, и не жду.
Не садился во чужие сани,
а теперь, на конченом веку,
променяю сто воспоминаний
на одну хорошую строку
и не жду поклонов и приветов
от лишенных утреннего сна
домодельно-проклятых поэтов,
в будущем обретших имена.
* *
*
Задурил ты ее, заморочил,
ибо тем, что ломал и курочил,
восхищенные очи лечил.
Вдруг увидит? — Возлюбленный, ай ты
меж каких обретался ловчил,
на какие посматривал сайты.
Отучились от пламени щеки.
Бесполезны любые уроки,
да и брать их нигде не хотел.
Все увидит. — Возлюбленный, ты лишь
избежал неприемлемых дел
