— Что вы! Там… — он опять запнулся, — все как надо.
— Я рад. Это моя работа.
Я отключился. В таких случаях лучше насильственно прервать разговор, оставив звонившего в состоянии легкой растерянности, он потом сам додумает все, что требуется, и сделает это гораздо лучше меня.
Сметанкин по-прежнему сидел на корточках у коробки, но теперь он смотрел на меня. Примерно так же, как на старые фотографии — с жадностью и надеждой.
— Я так понял, вы что-то там угадали, — сказал он.
— О, как я угадал! — Я с размаху плюхнулся в продранное кресло. — О, как я все угадал!
Он не улыбнулся, не отреагировал на цитату. Не наш человек. Тяжелое детство, деревянные игрушки.
— Что-то про заказчика? Он не говорил, а вы угадали?
— Ну… в общем, вроде да.
— Вы и правда не следили за ним?
Я напомнил себе, что Сметанкин — тоже клиент.
— Я не навожу справок. Принципиально. Это только создавало бы помехи. Мне нужна чистая, дистиллированная информация. А ее может дать только сам человек.
— В смысле? Вы его гипнотизируете, что ли?
— Я не Вольф Мессинг. Нет, конечно. Я просто с ним разговариваю.
— Вы и вправду верите в общее информационное пространство? Или заливаете для понту?
— Скажите, а у вас никогда такого не было, чтобы приснилось какое-то совершенно незнакомое место? А потом вдруг вы оказываетесь там наяву? И все совпадает?
Он задумался:
— Ну, в общем, да. Было пару раз.
— Значит, вы во сне подключились к ноосфере. Бывают такие спонтанные подключения. Можно считать там чужую память. А можно — будущее.
— Что?
— Свое собственное будущее. В ноосфере нет ни прошлого, ни будущего, сплошной массив информации.
— Все-таки вы гоните, — сказал он недоверчиво.
— Думайте как хотите. — Я пожал плечами, вернулся в прихожую и стал натягивать куртку. — Вы тут пока подберите себе остальных родственников, а завтра я приду и мы продолжим.
Его я тоже оставил в некотором недоумении. Тот же принцип. Пускай сам гадает что к чему. Он в конце концов такого наворотит, до чего бы сам я сроду не додумался.
Ну и потом, я и правда устал. Спускаясь по широкой выщербленной мраморной лестнице (наверное, тут когда-то был доходный дом) к бледному, маячившему внизу пятну света, я думал о тех странных случаях, когда вранье становится правдой, а правда — враньем. Этот муравей, эта девушка с ее прекрасным высокомерием — были ли они на самом деле? Или оно проявилось под моей рукой в его памяти, как когда-то в детстве проявлялись под моей рукой цветные картинки на пустых страницах, если проведешь по ним мокрой ваткой? Так или иначе, оно у него теперь есть, прекрасное лето, лето взросления, и никто уже никогда это лето у него не отнимет.
