Иван Степаныч уже стучал кулаком по столу.
— Суд примет решение выгнать семью с двумя малыми детьми на улицу? — усомнился я.
— Подлец ты, подлец! — Иван Степаныч в бессильном гневе качал головой.
Наверно, столь же сурово и решительно обошелся он некогда с тятей своим. Надо ли удивляться, что тот шагнул с берега в полынью?
Есть жуткий фильм “из жизни животных” протяженностью всего несколько минут. Я не могу смотреть его без содроганья: совершенно голый, еще не оперившийся кукушонок, упираясь ногами и крыльями, упорно, прямо-таки титаническими усилиями выталкивает из гнезда своих собратьев, обрекая их тем самым на гибель, — они падают с дерева вниз… Страшная картина!
Мы уехали из Новой Корчевы, как говорится, в неизвестность, надеясь бог знает на что. А судьба оказалась к нам именно благосклонна: в городе Осташкове суровая старуха Авдотья Антоновна Вакулова, владевшая примерно таким же пятистенником, что и моя мать, за сущий бесценок пустила нас в переднюю половину с окнами на озеро, на Селигер, и я с благодарным чувством упоминаю ныне ее благословенное имя.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Я заезжал в Новую Корчеву лишь накоротко, по пути в командировку или обратно, чтобы проведать мать. Такое выпадало мне раза два в году, а летом всей семьей мы приезжали к ней в гости на два-три дня. Однажды с братом решили навестить нашего дядю. Я старался не сердиться на него за прежнее: он ведь не по злому умыслу выгонял меня из материного дома, не корыстным интересом руководствовался, а былзавербован,то есть его уговорили действовать так. А впрочем, и уговаривать долго не пришлось. Что ж было сердиться на старика!
Мы прихватили с собой бутылочку коньяка… ну, того самого, под названием “Pliska”. Иван Степаныч встретил нас с видом радушного, хлебосольного хозяина, вот только дочь его, наша двоюродная сестра, занервничала отчего-то, раскричалась и никак не могла уняться. Она выходила из дома, громко хлопая дверью, тотчас возвращалась и этак налетала на отца, словно ястреб на курицу: была раздражена чем-то, что вроде бы не имело к нам, гостям, никакого отношения, просто по привычке. Старик дважды принимался плакать от ее обидных возгласов, к тому же ему было стыдно перед нами.
Он к тому времени уже ослабел настолько, что ни возвысить грозно голос, ни стукнуть кулаком по столу не мог, и пребывал в таком же беспомощном состоянии, как некогда его тятя, — в своем доме не хозяин. Уже впору ему было обратиться к нам, племянникам, с жалобными словами: “Что мне делать? Как мне быть?” Мы же чувствовали себя крайне неловко: пришли не ко времени, только бы ноги унести.
