— Ну, у меня сын! Такую дачу построил — залюбуешься.
При переезде из деревни в город моя мать не захотела расстаться со своей коровой, с нашей Дочкой, и привезла ее с собой вместе с прочим нажитым ею добром: шайки, плетеные корзины, ведра, чугунки и ухваты… Тогда по Волге плавали пассажирские пароходы, те самые, с большим гребным колесом; они были тихоходны, но поместительны, так что разрешалось путешествовать на них и с коровой.
Иван Степаныч, мысля стратегически, уговорил сестру держать Дочку у него на дворе: мол, там и сено есть, и солома на подстилку. Он рассудил вроде бы благородно, по-братски, но со временем как-то так само собой получилось, что половина коровы пошла в уплату за сено для нее же. Почему он таким дорогим оказался, тот сенной прикладок возле двора, этого я сказать не могу.
Итак, коровой стали владетьнапополам, то есть по четным числам доила одна хозяйка, по нечетным — другая. Ох уж это лукаволе слово — напополам! Оно еще не раз отзовется. Тут же возникла вот какая дипломатическая сложность: моя мать являлась доить корову вроде бы на законных основаниях, но — не в своем дворе, а как бы вторгалась в чужие владения. Отсюда само собой возникло неравенство.
— Так я, братчик, пойду подою? — спрашивала она всякий раз.
И он великодушно разрешал.
— Что-то нынче маловато надоила, — сокрушалась она, вернувшись от них. — А почему, не пойму.
— У коровы спроси, — советовал я.
Корова если и знала, то сказать не могла.
— По весне, что же, и навозу не брать? — размышляла мать. — Без удобрения-то у нас в огороде и не вырастет ничего.
— Свешаете на безмене: кучка нам, кучка им, — опять советовал я не без иронии.
А потому иронизировал, что понимал: при такой дележке, коли случилась бы, братчик обвешает сестренку.
Прошло еще немного времени, и он выкупил вторую половину коровы, вот только сумма, им выплаченная сестре, немало озадачила ее.
— Вон Марасановы на той неделе продали полкоровы, разве они такую цену взяли? — вздыхала она. — А моя ли Дочка плоха?
Корова Дочка была и удойна, и солоща, и смиренна, и умна.
— Ну, я с братчиком спорить уж не стану, — заключала мать. — Как он решил, так тому и быть.
Обман и мошенничество, обращенные к самым близким людям, — что это такое? На сей вопрос самому себе я отвечал, памятуя рассказ, столь меня впечатливший в детстве: “А не окаянство ли?”
Но будет несправедливым не упомянуть: раз в год, к Спасу медовому, Иван Степаныч в приступе братского великодушия дарил сестре пол-литровую баночку меду от своих ульев, говоря при этом:
