И оба лесных чиновника засмеялись, словно вспомнили нечто хорошее.
— Ну? — отсмеявшись, спросил молодой. — Что теперь делать-то будем?
— Что — ничего! — Пожилой растоптал окурок возле выложенных кем-то рядком желтых угловатых камней. — Оформим лес как нашу работу — еще и премию получим. Ты только с трактористом поговори, чтоб помалкивал.
— Само собой...
И лес рос дальше. Молодой лесной чиновник не ошибся: прошло два года, и в посадках пришлось топором прорубать тропинки, обламывать изгибающие, перекрывающие проход ветки. В то же время хозяева участков возле нового леса год за годом стали собирать неплохие урожаи картошки, капусты — корнеплодов и вообще всего, что любит влагу.
— Эх, дедушка бы порадовался! — сказала как-то Алеся младшей своей дочери, высыпая на притоптанный пятачок земли возле домика очередное ведро только что выкопанной, крупной, черной от земли картошки — прежде она такую видела только на рынке. — Помнишь, дедушка у нас был, сосед? Тихий такой... Подойдешь: он или работает, или сидит чай пьет.
У него хороший сад был.
Алеся неохотно подходит теперь к забору, разделяющему участки. После смерти старика его сад купили люди беспокойные, шумные. Сломали старый деревянный, взялись на его месте возводить большой кирпичный дом. У них под деревьями и между грядок вечно зеленеет ненужная, сорная трава и сквозь звуки громко включенного радиоприемника то и дело слышится: “Эй! А где молоток?” — “Я откуда знаю, где молоток? Тебе нужен, ты его и ищи”.
Найман Анатолий Генрихович родился в Ленинграде в 1936 году. Поэт, прозаик, эссеист, переводчик. Живет в Москве. Постоянный автор “Нового мира”.
* *
*
На общенародный раскинулся вкус,
на свист, безразличье и лень
угрюмого гимна советский союз,
угрюмый тупик деревень,
где хоть и горька, но бормочет вода
в обиде на лед и на мед
и, чмокнув, целует подошву беда
и зябнуть костям не дает.
На вкус же шарфов и плащей в толчее
раскинут складной стадион
как знак восхищенья балетной пчеле,
любимице грубых сластен.
Икра горожан, и игра без детей,
и мертвая власть буржуа,
где римского-корсакова канитель
одна лишь на елке жива.
Есть выбор, и я — за пустую мечту,
ни шанса здесь сбыться ей нет.
Земля замерзает. Но шмель на лету
подбросит огня в пируэт.
Нет меха для шуб, кроме дыма из труб.
Но табором конь не забыт.
Пластай же над будущим ромбовый круп,
дроби квадратурой копыт.
* *
*
Палый лист по льду влачится
и, войны ветров трофей,
вдруг на голый куст, как птица,
