Председатель приисккома Бондарь о чем-то говорил, стоя на ящике, но я не слушал его и с ужасом думал о том, что приближается этот миг.
Папа неловко наклонился, встал на одно колено и поцеловал маму в лоб. Он оглянулся и отступил на шаг, чтобы пропустить меня. Я заплакал и сказал, упираясь:
— Нет... нет...
— Ну что же ты, дурачок, — сказал папа мягко и отчужденно. — Поцелуй маму, ведь больше не увидишь.
— Нет, — повторил я. — Нет.
Мама лежала в своем шерстяном платье. Ветер по-прежнему играл завитками черных волос, выражение напряженно закрытых глаз и губ, обострившегося носа было такое, как будто она к чему-то прислушивается.
Потом, когда забили крышку и опустили гроб в могилу, когда засыпали ее мерзлой землей и когда краснолицые спокойные рабочие в промасленных телогрейках установили памятник, толкая его, как шкаф, поворачивая и так и этак, чтобы устойчивее стоял, я успокоился. На поминках я сидел усталый и безразличный ко всему и сам пугался своего безразличия.
А вечером, перед сном, я лежал в темноте и старался заплакать. Я изо всех сил сжимал веки, задерживал дыхание, но слез не было.
Некоторое время я лежал на спине с широко открытыми глазами, всматриваясь и вслушиваясь в себя, — неужели я такой бесчувственный? Я вспомнил, как мама подозвала меня недели за две до смерти. Она очень похудела, серые глаза потемнели и с непонятным выражением смотрели на меня.
— Садись, Саша, — сказала она.
Я сел и начал ногтями отдирать обивку стула, не глядя на нее.
— Саша, — сказала мама, — кем ты хочешь стать?
— Не знаю еще...
— Ну как же не знаешь... — сказала мама, задыхаясь. — Ведь ты уже большой, в седьмой класс ходишь. О чем ты... мечтаешь?
— Ну, — сказал я с мучением, — папа хотел быть архитектором, ты сама говорила, но у него в жизни не получилось... Я хочу быть архитектором.
— Это хорошо. Архитектором... А кто тебе нравится из девочек?
Я покраснел.
— Никто... кто нравится? — пробормотал я.
— Из вашего класса кто тебе нравится?
— Ну, — сказал я и отвернулся, — Люда Забродина.
— Забродина? Хорошая девочка. Посмотри на меня… Губы красивые, — сказала она, разговаривая как бы сама с собой. — Ну, иди. Тебе, наверно, уроки учить надо. Иди.
Я соврал тогда маме — мне не нравилась Забродина. Пять лет, изо дня в день, каждую минуту, я был влюблен в девочку, учившуюся двумя классами старше.
Прошло несколько дней.
В школе меня жалели. Я получил пятерку по английскому, хотя знал его плохо, совсем не умел читать. Перед каждым словом останавливался и произносил его сначала про себя.
