— Кто это?
Одна из женщин торопливо ответила:
— Это Надя. У нее мать заболела.
— Так что же она... — как будто успокоился я, все еще не понимая ничего и думая, что понял, но нехорошо все это было. Я не знал, что нехорошо. То, что у домработницы Нади заболела мать, я принял на веру, и ее крик раздражал меня, потому что я был еще во сне и помнил, что сон был хороший, и я хотел вернуться в тот сон.
— Саша… — строго и неуверенно сказала Надежда Павловна, мамина подруга, жена главного геолога. Она подошла к моей кровати.
Всё это я запомнил, но — потом, я запомнил даже ее серую пуховую шаль, лежащую на плечах, и по-особенному скорбно сложенные губы.
— Твоя мама умерла ночью, — закончила Надежда Павловна, и я зарыдал.
Запомнил я и себя со стороны, дергающего ногой и грубым голосом плачущего в подушку. И это я принял на веру.
Может быть, во мне был еще кусочек сна и я рыдал, не осознавая смысла слов, а только темное и неопределенное горе, как будто смяли что-то во мне и идут по этому смятому.
И потом кусочек сна оставался во мне, и горе было таким же, я словно закостенел надолго в том состоянии, когда меня разбудили, и все впечатления наслаивались на это первое, как ком из мокрого снега со следами сухой земли, быстро растущий толстыми слоями.
Я рыдал еще, а женщины говорили чужими, вторгавшимися вовнутрь и остававшимися тем не менее вне сознания голосами о том, что мама болела давно, и что рак — неизлечимая болезнь, и что нужно было ожидать, и этими словами как бы больно надавливали на мягкое что-то, готовящееся прорваться, но этого не случилось, потому что вошел папа. Он вошел неуверенно и вяло, сгорбившись, ступая носками внутрь. Сел на мою кровать, положил руку на мелко вздрагивающий затылок и то ли потряс, то ли погладил, сказав: “Вот, Санька...”
Потом папа ушел в ту комнату, и я начал одеваться. Я одевался торопливо, как будто собирался убежать из дома, а соболезнующие взгляды Надежды Павловны только подгоняли меня.
Я вышел в прихожую. Я не знал, что мне делать дальше. Каждый шаг давался с трудом, как будто я шел в темноте.
— Иди, посмотри на маму, — услышал я голос Надежды Павловны.
Она подтолкнула меня к двери в ту комнату. Быстрым взглядом я увидел, что мать лежит высоко, укрытая простыней. Сердце у меня вдруг заняло всю грудь, и стало трудно дышать.
— Нет, — сказал я и шагнул обратно в прихожую.
Со двора входили новые люди, окутанные облаком пара.
Снова появился папа и сказал мне, чтобы я шел к Надежде Павловне. Я смутно понимал, что нехорошо уходить сейчас, и неуверенно глянул на него. Папа был в пальто, без шапки, со спутанными волосами, и на его лице, как на маске, двигались одни глаза.
