цит-цит,зеленоватой пеночке с желтой “бровью” над глазом —тень-тень,сизокрылой ласточке —вит-вит,голубовато-жемчужному поползню —тюй-тюй,ястребиной славке —чек-чек,голубоватохвостой лазоревке —ци-ци-фи,киноварно-красной чечевице —твюить,пестрым дятлам —кри-кри. В учительскую просачивались слухи о том, что Виталий Викторович на чем свет стоит ругает завод, наносящий непоправимый ущерб соснякам, окружающим город, где летом обосновывались лесные жаворонки —юли-юли-юль,что он, как опытный птицелов, приманивает всех городских детей своимцит-цитикри-кри,что ученики помешались на скворечниках, в результате чего у многих снизилась успеваемость. Виталий Викторович игнорировал разговоры взрослых — возможно, потому, что хорошо понимал лишь язык птиц и детей, поскольку речь последних близка к птичьей. Синичники и дуплянки захватывали все больше городских деревьев, на которые осуществлялись набеги Виталия Викторовича и его питомцев, вооруженных шестами, складными лестницами, стремянками, и учителям наконец стало ясно, что, если не окоротить этого энтузиаста, дети окончательно забросят учебу. Директор школы пригласил учителя труда в свой кабинет. Состоялся нелегкий разговор, при котором Виталий Викторович повел себя неправильно, и директор предложил ему написатьтвюитьпо собственному желанию. И во время осеннего перелета ржанки в Новую Зеландию, скворца — в Бельгию, аистов — в дельту Нила, ласточек — в Испанию и южную Францию Виталий Викторович лег на крыло и вылетел из их школы и города, направляясь в другие края, а Лида еще несколько месяцев сохраняла верность учителю, проводя свободное время среди ветвей высоко над землей, насыпая корм в многочисленные кормушки и занимаясь чисткой дуплянок, пока не обнаружила, что, кроме нее, никто уже этим не занимается. Так долго она провисела между небом и землей, что ею овладело перелетное беспокойство, свойственное птицам перед миграцией, и тогда она покинула деревья, а осиротевшие птицы, наверное в отместку людям, стали покидать окрестные леса — чечевицы, стрижи, коростели, ласточки, кукушки, золотые иволги и другие жители верхнего яруса леса — уносясь в лиственные леса Западной Сибири, где водятся волосатые гусеницы шелкопряда и много ягод для прокорма…
2
Ночью дом Лиды наполнялся радиоголосами. На Окском металлургическом заводе вышел из строя конвертер с кислородным дутьем, сконструированный Лидиным папой, датчики цифровой машины “Днепр” барахлят и дают неверные сведения о весе, температуре чугуна, ивановские ткачихи объявили забастовку, требуя восстановления церковных служб, двух борцов за права человека отправили в леса Потьмы… Голоса сообщали об этом всем, всем. Голоса хотели высказаться, надо только открыть кран, повернуть вентиль — и хлынет правда. Непрерывный розлив стали наносит непоправимый ущерб их прекрасной реке Тьсине, стимулирует рост водорослей, придающих ее поверхности желтовато-коричневый цвет, изменяет скорость течения. Воды Тьсины полнятся растворами солей свинца и ртути, соединениями мышьяка, цинка, фракциями нефти и древесными волокнами. У голавля и жереха отслаивается чешуя и выпучиваются глаза, точно они увидели в воде нечто страшное… “Ты слышишь?!.” — торжествующим тоном говорит отцу мама, отняв онемевшее ухо от непрерывного розлива информации. В ответ отец зачитывает отрывок из книги, которую демонстративно листал: “В посмертную опись имущества Рембрандта вошли пять беретов, пять ночных колпаков, Библия, медные доски для офортов, азотная кислота, которой он протравливал медь, бычья кровь для составления красок, сушеные медузы и поношенный камзол”. — “При чем тут бычья кровь?” — рассеянно спрашивает мама. “А при чем тут древесные волокна? Это отходы мебельной фабрики, а не нашего завода. И вообще, скажу я тебе, вода обладает свойством непрерывного самообновления, в чем большая заслуга солнца. Оно населяет реки своими агентами — грибками и водорослями, которые куда более эффективны, чем известковое молоко и двуокись хлора…” Действительно, пока в опись имущества воды входят два атома водорода и один — кислорода, с небольшой примесью газов и солей, водорослями и бактериями, дела обстоят не так уж плачевно. Пока гидробионы колоннами Парфенона подпирают Тьсину, рыбе не страшны кислоты, щелочи и минеральные масла… Мама, не дослушав, делает жест, который у дирижера означает пианиссимо. Река гибнет, от этой боли имеется одно лекарство, шелестят в эфире голоса, пробивающиеся сквозь дорогостоящие очистные сооружения: эмиграция по десять столовых ложек утром и вечером, днем и ночью, мышечно и внутривенно, в крайнем случае оперативное вмешательство… Мама согласно кивает головой. Она тоже себя ощущает больным жерехом, оплаканным добрыми голосами, когда рассказывает в просветительских целях в рабочий перерыв трудящимся завода про Шуберта, что сочинял свои бессмертные песни в сырой нетопленой комнате, закутавшись в засаленное одеяло. “Да выключи ты эту муру!” — доносится до Лиды умоляющий голос отца. “Это не мура. Они говорят правду”. Слышен сухой смешок. “Филологическое образование вредно для человека. Благодаря ему он делается слишком доверчив. По-моему, уж лучше нашенское родимое аршинное вранье, чем их карликовая информация”. — “Ну, тебе как человеку партийному виднее”, — ехидно говорит мама. “Да, виднее”. Голоса родителей выбивают Лиду из ритма какой-то скользнувшей в памяти ассоциации, способной дать ключ к разгадке Сашиного характера…
