— Скажите, Леонов, зачем вам нужна гегемония в литературе?
Было от чего похолодеть.
Леонов нашелся тогда: взъерошил волосы и сыграл под дурака:
— Какая гегемония? Я хочу, чтоб мне на голову не срали. А то сползает на глаза, я бумаги не вижу…
Ягода захохотал, довольный ответом.
К вечеру развеселились настолько, что стали петь. Горький похвалил музыкальные таланты Леонова — гости, естественно, сразу затребовали от него песни. Тот отнекивался как мог, сослался на отсутствие музыкального инструмента. Дело дошло до того, что кого-то из охраны послали к Леонову домой, в Большой Кисловский. Дверь человеку в форме открыла напугавшаяся Татьяна Михайловна — она к тому же была беременна вторым ребенком; у нее попросили мандолину для Леонида Максимовича.
Исполнение песен, — к сожалению, не знаем каких, — прошло успешно; и вообще, тогда все закончилось хорошо.
Одна из самых важных их встреч случится годом позже, в 32-м. О ней Леонов будет вспоминать часто, всю жизнь.
Вновь обед у Горького, за столом — сам Алексей Максимович, Сталин, Ворошилов, Бухарин…
По обыкновению Леонов садится подальше от больших людей; слушает, сам говорит мало.
Все, кроме Леонова, выпивают, шумят.
Ворошилов вовлекает писателя в разговор, шепотом спрашивает, что нового в литературе.
Леонов называет недавно вышедшую книгу Всеволода Иванова “Путешествие в страну, которой нет”.
Сталин, неожиданно прекратив ту беседу, что вел на другом конце стола, вдруг громко спрашивает:
— А что, Иванов совсем исписался?
Леонов попал в затруднительное положение — оттого что ответ был заключен в самой формулировке вопроса: что-что, а формулировать, замешивая иронию с провокацией, Сталин хорошо умел.
Леонов стал защищать Иванова. Чтоб поддержать адвокатуру Леонова, в разговор вмешался Горький. Обращаясь к Сталину, он сказал, указывая на Леонова:
— Этот человек может отвечать за всю русскую литературу.
В присутствии первых лиц государства Горький назначил Леонова и наследником — не только своим, но русской классической литературы вообще, — и первым писателем Страны Советов.
Сталин замолчал и в течение доброй минуты, в полной тишине, смотрел Леонову в глаза. Леонов взгляд выдержал, но “тигрово-полосатые” глаза вождя запомнил навсегда.
Наконец Сталин сказал, переведя глаза на Горького:
— Я понимаю. Я вам верю, Алексей Максимович.
И все наконец заговорили, задвигали посудой.
Потом Леонов скажет, что и слова Горького, и эта минута, когда вождь и писатель неотрывно смотрели друг на друга, спасли ему жизнь.
