Виктор Петрович читает, конечно, не по ладони. Поскольку, скажем так, не цыганка. И даже не цыган. Он исследует сразу все — весь труп целиком. Именно целиком, потому что причина смерти — это неинтересно. Это только для анатомического заключения, то есть для пустой формальности, которая трупу абсолютно не нужна. Как и душе, которая всегда знает эту самую причину.
Да, душа где-то здесь, рядом витает, прежде чем удалится в неведомые Виктору Петровичу сферы. А пока здесь. И ее необходимо уважать. То есть не то чтобы какое-то особо циничное глумление он не может себе позволить, но даже и непочтительность. Типа вставить меж хладных губ дымящуюся сигаретку. Это раньше, давным-давно, когда был молодым циником, подкармливал кота печенкой. Поскольку никто не проверит, чего там, внутри, убыло и для каких целей. Нет, они все видят и все понимают. И хоть свой собственный труп уже и безразличен, но, может быть, им это неприятно.
И он читает тело и рассказывает ей, душе, что было неправильным в иссякшей жизни. Не для нравоучений — для пользы. Кто знает, в том числе и она, душа, тоже пока не ведает, как будет там, в этом самом новом месте. И пусть помнит все свои ошибки, чтобы не нагородить их снова. В новом уже теле. Или еще хрен знает в чем.
И Виктор Петрович бубнит себе под нос. Хоть, конечно, можно и молча — мысленно. Ей этого будет вполне достаточно.
— Можно было бы и поменьше курить-то. А то не легкие, а труха какая-то… Ты это дело теперь бросай давай… А вот этот шрам по неосмотрительности, исключительно по неосмотрительности. Ошибки отрочества. Их надо особенно остерегаться… И не стоило обувь такую тесную носить, не только пальцы изуродовала, но и кровоснабжение… С кровоснабжением, моя милая, шутки плохи… А вот печенка хороша, ничего не скажешь… И впредь с этим делом не шали… Да вижу, вижу, потому-то и склероза не нагуляла… Вот этому я рад, искренне рад…
Но чаще, конечно же, эмоции были отрицательными. Не берегли себя трупы при жизни, совсем не берегли. Поэтому порой срывался на крик. Особенно когда сталкивался с наркоманами, чьи вены словно ежиком исколоты.
— Ты что же это, зараза безмозглая, натворила! Ведь это ж не мозги, а какое-то болото зловонное!
Но быстро овладевал чувствами, брал себя в руки, начинал ровно дышать в марлевую повязку. И продолжал экскурс на ту сторону жизни. Для трупа — на ту. Собственно, и для себя тоже. Потому что все прошлое — это именно та сторона жизни, а не эта. Эта — это сейчас. И что впереди. А та уже давно мертва. И, следовательно, состоялась, удалась на все сто. Виктор Петрович прекрасно понимал, что смерть времени дарует нам абсолютное счастье. Только это надо понимать, что дано не каждому.
