Только, может, нас таких никогда и не было?..
Не было — значит, будут. Один по крайней мере.
Я.
Да чтобы защищать такую несомненную реальность, как жизнь, особой одержимости, по-моему, и не требуется, совсем не обязательно сражаться под лозунгом “Наше дело правое, мы победим!” — с нас довольно лозунга “Наше дело наше, мы не сдадимся!” Одержимость больше нужна для вдохновенной лжи, для затыкания чужих ртов и собственных ушей. Пожалуй, даже и сказку можно защищать без одержимости. Что это за сказка, если она не в силах перекрашивать, а вынуждена заглушать? Это уже не греза, а дохлятина.
Одиночки обречены на бесследное исчезновение? Пускай. Я не хочу приобщиться к бессмертию ценой омертвения. Я не хочу существования посмертного ценой исчезновения прижизненного.
Тут я с удивлением заметил, что больше не задыхаюсь: правота чужих меня не душит.
В переходе из-под туристических турецких сводов на прожекторный плац перед Стеной плача бравые парни с автоматами прошмонали мою сумку вполне по-деловому, без всякой одержимости. И я меж пейсатых и кипастых раскачивающихся евреев, уткнувшись своим еврейским носом в эти древние блоки, из щелей меж которыми свисали растительные бороды, наконец-то наплакался вволю.
А потом высморкался, встряхнулся и скомандовал себе: все, поплакали — и хватит! Ша! В дорогу, Вечный Жид!
Куллэ Виктор Альфредович родился в 1962 году на Урале. Поэт, переводчик, комментатор собрания сочинений Иосифа Бродского. Сотрудник московского издательства «Летний cад».
* *
*
Б. К.
Гармонии, подслышанной во сне,
но так и не записанной под утро, —
как ни банально или как ни мудро —
недостает безумия извне.
Из всех щелей сквозит сырая мгла —
сам поленился окна конопатить.
А собственную жизнь перелопатить
не лень на пыльной плоскости стола.
Зиме каюк. Свирепый гололед.
Пробитый кумпол тошнотворно ноет,
чтоб ты передвигал с опаской ноги
и осторожней двигался вперед.
В тот миг, когда не под ноги, а вверх
сторожко глянем, устрашась сосулек, —
придет весна. Но смерзнувшихся судеб
и по весне не разодрать вовек.
Люблю холодный воздух нищеты,
тот бесконечный миг, когда природа
застыла в ожиданье перехода.
И ветры люты, и слова просты.
Из пустоты, шуршанья малых сих
неспешно возникает нечто вроде
динамики несбыточных мелодий,
нечаянно преображенной в стих.
* *
*
Одуревший от кофе с женьшенем,
редактирую чью-то муру.
Что ж, прикинулся меченой шельмой —
так и надо. Окончу к утру
и — на волю. Кремнист и причудлив,
