Все эти соображения, как обычно бывает, мгновенно пронеслись в голове лейтенанта, и — он поступил вопреки разумным доводам и своим наклонностям и намерениям. Придав лицу безмятежное выражение — разве это возможно? что за гримаса была у него? — он направился к Зарьябу, курившему в отдалении на корточках. «Зарьяб», — сказал он. Тот вопросительно посмотрел на него снизу, наморщив лоб, улыбнулся.
«Э, Зарьяб», — снова сказал Мартыненко, и афганец встал, улыбаясь, кивая. Мартыненко проглотил комок и кивнул ему, предлагая отойти в сторону. Что подумал афганец? Мартыненко нужно было увести его с глаз солдат, хотя ясно было, что случившееся мгновенно всем станет известно.
Нет, все-таки это была другая реальность. Обычные мерки к ней не подходят. Сухие протокольные слова ничего не передают. Это была горячечная реальность, пропитанная запахами каких-то растений, ив по берегу высохшей реки, запахом навоза, наносимым со стороны кишлака у плоского холма, блестящего на солнце своими камнями, как рыба чешуей, гигантская рыба, окаменевшая с тех пор, когда в этих степях плескалось доисторическое море, — а теперь все погрузилось в океан праха, лишь подует легкий ветерок, и в воздухе засквозят его волны, пока еще прозрачные, но уже ощутимые, они прокатываются через людей и предметы, покалывая кожу, утомляя глаза, вспарывая дыхание, и, если ветер усиливается, тяжелеют, становятся зримыми, танцуют, словно дервиши, и могут вздыбиться девятым валом самума и захлестнуть людей, камни, деревья, дома, горы, небо. Но даже и без малейшего ветерка в воздухе нагорья всегда что-то вибрирует и дрожит, как будто натянуты тросики мин в несколько ярусов. Бьет солнце, оно излучает силу, молодость, смерть. Где-то звучит голос Ильи Старыгина, рисуются сычевские сугробы, мелькают зеленые глаза Лиды, и в какие-то учебники и книги уложены деяния героев прошлого, неоднозначные деяния государей и полководцев, Че Гевары, блуждающего в сельве, Симона Боливара, переплывающего Ориноко.
…И сероглазый лейтенант, невысокий и крепкий, в сетчатом маскировочном костюме, еще не выгоревшей панаме с простой пластмассовой зеленой звездочкой, с двумя подсумками на портупее и с укороченным автоматом на плече, идет рядом со смуглым мужчиной в желтоватой от пыли чалме, длиннополой рубахе, шароварах, сандалиях на босу ногу и в темной жилетке без пуговиц. Они неспешно шагают к камням… Может быть, для того, чтобы взойти на них и окинуть взглядом местность? — думает про себя Зарьяб. Или — что он думает? Доверял ли он полностью шурави? Ну уж этому, с открытым лицом, — да. То есть ничего не ожидал именно от него. Мартыненко ощущал… Черт! Откуда он помнит, что он ощущал? Нет, и в этом сообщении кроется какая-то неправда, как и в сухих протокольных фразах.
