— Все отдам! — взвыла несчастная Миумах. — Только спаси!
— Так уж и все? — усмехнулась я и потянулась растопыренными пальцами к малому.
— Кроме детей! — сейчас же поправилась она. — Детей не отдам! Бери деньги, бери жемчужину из приданого моего...
Ишь, торговаться начала. Уже хорошо. Значит, не совсем обезумела девка. А то ведь и такие попадаются... кровиночкой родной расплатиться думают.
— Деньги, — хмыкнула я. — Те медяки, что ты от мужа утаила, — это не деньги... И жемчужина твоя мне без надобности. У самой жемчуга найдутся. Вот что, милая, — оскалила я свои подчерненные золой зубы. — Помогу я тебе сейчас, а плату возьму после. Когда надо будет. Не трясись, не детишек твоих и не мужа-кобеля. Сослужишь мне службу... так, пустяки... Ну, готова ли? Решилась?
— Да, тетушка, — лязгнули друг о друга ее белые зубы. Не вдова покамест, чернить не надо. — Помоги мне, и дам я тебе, что пожелаешь.
— Ну, смотри... — Я повела рукой, и из рукава черной молнией выскользнул Гхири. Большой он у меня вымахал, почитай, в локоть длиною, ежели от мордочки до кончика хвоста. Мелкие чешуйки поблескивают на солнце, точно радуга переливается. Хороший мой ящерок... Поумнее собаки будет.
Гхири свернул кольцом хвост, приподнял головку и, глянув на дуру бабу, раскрыл пасть. Клычки-то хоть и мелкие, а кровищи пустить запросто может. Случилось такое года три назад с купцом одним, не в меру любопытным.
— Сиди тут и с места не сходи, слова не говори. Пойду я тебе зелье сготовлю, а слуга мой, — погладила я двумя пальцами чешуйчатую головку, — покуда покараулит тебя.
Поднялась я со своего пня, колыхнула завесу и ушла в задние комнаты. Эта будет сидеть и трястись перед страшной ящеркой. Думает, видать, что детеныш драконий. И пускай думает, ей полезно. Пускай поволнуется.
А я пока траву какую заварю. Поароматнее надо, и чтобы цвет дала зеленый. Зелень — это цвет любви, даже и дура поймет.
...Солнце уже слегка уклонилось от полудня, когда я вошла в горницу с маленьким, до блеска начищенным котелком. Редкая вещь — стальной котел, простые-то люди медными пользуются. Но я — не проста.
Зелье дымилось, исходило пряным паром. Трава “птичий глаз”, толченый мел и чуток бирюзовой краски. Смотрится.
— Вот, девонька, и снадобье. Сейчас малость остынет — и выпьешь. Сильное это зелье, кто его хлебнет, того люди любить да миловать будут. Только чтобы оно подействовало, слушай, чего делать надо, а чего не надо.
Я понизила голос, настроилась, уловила в себе “бархатный тон” и начала:
