— Нет, уже неправильно. Что ты! — сказала Даша, озабоченно стряхивая пепел в разинутую пасть урны. — Хоботков и имбецилы, Хоботков и дебилы, Хоботков и олигофрены. Кому нужен такой ассоциативный ряд?
— Ну, тогда наберите поздоровее да порумянее, желательно из здоровых семей, чтоб детский дом поинтереснее выглядел, поярче. Лубок! Никто не хочет “светиться” рядом с отверженными. Понятно, такое не для успешных…
— А что, — вдруг раздался бас, — пожалуй, здесь есть зерно, как думаешь?
Катя и Даша обернулись — с верхнего этажа, полубог, стриженный полубоксом, спускался Зевес-громовержец — сам Хоботков. Кстати, он страшно не любил, когда его называют по фамилии.
Даша скуксилась:
— Игорь Валерьевич, ассоциативный ряд…
— Будем играть на неожиданном. Еще один Игорь Валерьевич, помогающий детскому дому, никого не интересует. А вот Игорь Валерьевич, который возится с имбециликом без рук, — уже кое-что. А?
И Хоботков проследовал дальше, этажом ниже, в производственный отдел.
Катя с удовольствием время от времени перечитывала письмо Рамзана. Там были такие строки:
>Лилия, распустившаяся в горах,
>Не так хороша, как прохлада, которую источают твои губы,
>Не так целительна, не так бела ее плоть,
>Как твои руки, гибкие стебли
>И лоза твоего стана
>Леторасли волос
>
>Екатерине — Рамзан.
И все. Никакого “встретимся в клубе”, “сыграем в бильярд”, “приглашаю в ресторан”. Даже странно. Даже легкое разочарование и досаду чувствовала Катя Хохлома. Но если она не ошибается, она зацепила его крепче, чем, может быть, сейчас кажется ему самому.
Эльза вошла в метро, и все показалось ей исполненным знамений. Она пробежала между тринадцатым и четырнадцатым турникетом, выгнали с работы четырнадцатого, а “13” — число ее рождения. Поручень, за который она схватилась в вагоне, тоже оказался пронумерован — никогда прежде Эльза не замечала, так вот, там была цифра “4”, и тринадцать вариантов развития событий превратились в четыре пути, черные и белые, нижние и верхние, страдания и блаженства.
Свободное сидячее место. Единственное в вагоне. Все, кто здесь, глядят на сиденье, но не решаются подойти и занять. Ждут, поняла Эльза, бабушку, которая должна войти на “Спортивной”. Но “Спортивная” миновала, а бабушки нет как нет. Зато ввалился парень в кроссовках и бейсболке, нахлобученной на самые глаза, и угнездился там. Раздраженные усталые женщины, каждая из которых стояла, потому что стояла другая, рядом с ней, — как одна, порывисто вздохнули. Кто-то даже пробормотал, мол, мужики пошли, что старые, что молодые, — как бы место побыстрее занять да получше устроиться. Парень не отреагировал. Эльза заметила в его ушах личинки стереонаушников. Рядом по-прежнему читали газету. Эльза сочла все это дурным знаком: ее место тоже скоро окажется кем-то занято. Но что за место? Где? И занято кем?
