“Екатерина Великая сама варила себе утренний кофе”, — улыбнулась другой раз мать, вращая ручную мельницу.
Итак, Натали не выросла беспомощной кулемой, годной только на то, чтобы вздыхать при луне. Это он тоже заметил. Он даже намекнул ей об этом, а ей было стыдно, что она, кажется, поняла намек. “Серебро хорошо не только потому, что это драгоценный металл, но еще потому, что не ржавеет”.
Впрочем, она попробовала себя убедить в том, что после романтики в нем заговорил прагматизм. Ему-то не сорок — за пятьдесят.
В Москве дождь тоже шел. Она увидела, что он стоит на перроне весь мокрый. Почему без зонтика? Но даже шляпу он почему-то снял, и мокрые пегие пряди прилипли ко лбу. Какой смешной и несчастный. Она хотела постучать ему в окно, но не решилась. Вот состав прополз мимо него, еще дальше, и она перестала его видеть. Она вышла из вагона последней. Он смотрел в противоположную сторону (она не назвала в телеграмме номер вагона).
— Юра, посмотри, что я купила тебе. — И она протянула ему подтяжки и две рубахи.
6
Вы найдете тяжелей век, чем двадцатый? Не ищите. Тяжелей веков не бывает. Только одно может примирить с ним, одно мгновенье, ее щеки и лоб, и слова какие-то глупые, слова в полудреме под утро: “Ты прости меня, ты прости меня, что я не твоя”.
Он показал ей Москву, vice versa1, как она показывала ему Ялту. Но что показал он ей? Кремль? Да, пожалуй, и Кремль. Туда уже пускали. Это сейчас выросли глупенькие (простим их), которые не ведают (здесь высокий штиль к месту), что после наступления народной эры двери Кремля захлопнулись перед картофелинами народных носов аж до середины 50-х. Юрий Сергеевич привел Натали в Кремль, пронеся туда в сером кармане дождевика путеводитель Вольфа 1913 года. Чудачество? Да. Патетика? Наверное. Пижонство? Не по возрасту, но похоже. Позерство? Боже мой, ведь мужчина влюблен. Он услышал ее смех и увидел маленькие блестинки в глазах, когда молча указал на крамольную строчку в путеводителе: “Осмотр колокольни Ивана Великого. Спросить сторожа”.
Они мерзли потом на бровке Боровицкого холма, и он показывал ей Кадаши и Климента, таких мрачных и мокрых, и еще — место, где стояла Параскева Пятница, они разглядели золотое яблоко купола Всех Скорбящих, и Юрий Сергеевич даже сболтнул, хоть и стыдился своей нескромности, что знал А. А. и Б. Л., которые в эту церковь ходили. “Они читали тебя?” — “Нет”. — “Почему?” — “Они хорошо ко мне относились. Я даже немножко помог Б. Л. Он, хоть и старше меня, не все помнил в старой Москве. Я нашел ему несколько адресов и фамилий. Пустяки. Но он сказал мне слова, после которых, по-моему, стыдно лезть с книжонками. „Юрочка, вы, кажется, такой же старый, как московские бульвары”. А. А. была при этом, она добавила „Но как молодо выглядит!””
