— Русский, русский, — недовольно шмыгнул носом Юхим-дед. — Я и сам небось русский.
— Русский, да не такой. Чего скачешь? Тут тебе не польский сейм. Черноморская Русь тут!
— А ты слыхала небось? Тех, кто по-русски балакает, скоро ножичком у нас тут чик-чик — и готово! Так что не гавкай много про это.
— Ой, ну за что я тебя, дурня, люблю, так это за твою серость! Кто ж им, бандэрам этим, позволит тут русских, а стало быть, и евреев, а стало быть, и крымчаков — резать? А ну айда до хаты! — крикнула, серчая, Василина и крепко взяла меня под руку. При этом так тесно прижалась бедром, что кинуло в жар.
“Этого только не хватало”, — подумал я.
— Милиция приедет, все чисто разберет, — уже помягче добавила она.
После трех стаканов вина заснул я быстро, заснул крепко.
А проснулся оттого, что Василина трясла меня тихонько за плечо. В окна вползал рассвет.
“Ага, начинается”, — подумал я про себя и попытался зажмурить глаза сильней.
— Вставай, гостюшка, — зашептала Василина. В голосе ее слышались слезы. — Вставай! Милиционера убили, мотоцикл его пропал. В кучугурах всю ночь стреляли...
4
Юхим-дед со старинным ружьем гордо вышагивал по главной хуторской улице. Тратить на меня внимание он поначалу не стал. Потом спохватился, подошел, влез губами в самое ухо, зашипел озабоченно:
— Пис-сьмо не посеял?
Я похлопал себя по карману.
— То-то жа, гляди мне!
Кто тихим скоком, кто старушечьим мелким шагом — собирался народ близ Гнашкиной хаты.
— Ах, живорез! Ах, живорез проклятый! — не унимался Юхим-дед. — Что наделал, что натворил...
Ближе всех к резным воротам стояла какая-то женщина в сиреневом платочке поверх кофты. Войти внутрь она боялась. Правда, и от калитки было видно: лейтенант милиции полулежит на лавке у стола, лицом к воротам. Один погон надорван, над правым глазом — черная крохотная дыра.
Мы с Юхимом крадучись подошли ближе.
— Ничего не трогай! — крикнул дед, водя по моим ногам ружейным дулом. — Я сам тут покараулю, пока милиция прибудет.
Я оглядел полулежащего на лавке внимательней.
Тонкий, с едва проступившими и уже подсохшими капельками крови надрез тянулся по шее от уха до уха!
Я перевел взгляд на стол. Ни медовых сот, ни полуторалитровой бутыли с вином на столе уже не было. Стоял только недопитый стакан с красным вином. Едва переступая набитыми ватой ногами, пошел я к столу, наклонился, втянул в себя витающий над столом дух.
Кровь... В стакане была кровь!
“Пей! — взвизгнул во мне кто-то булькающим и вином и кровью голосом. То ли голосом красного изверга Саенко, то ли самого атамана Григорьева. — Пей, сука!”
