— Праведные слова вы молвите, сэр. — Доктороу почувствовал горький стыд за помыслы, недостойные джентльмена. — Мир, пусть даже и худой, всегда лучше хорошей ссоры. Вашу руку, сэр! Лорд Эндрю смотрит на нас с небес!
Так, не отрывая влажных глаз, чувствуя смущение и раскаяние, джентльмены встали, обнялись, крепко пожали друг другу руки, и Доктороу, у которого свалился с души огромный камень, как-то нечаянно спросил:
— А кто он такой, этот ваш профессор Наливайко? Я говорил с ним, но я его совершенно не знаю. Что в нём такого особенного?
И действительно, что? Лорд Эндрю, умирая, заклинал немедленно дать знать этому человеку, а теперь вот надо ещё дьявол знает куда тащить ему секретный пакет. А ведь профессор Наливайко даже, помнится, не удосужился прибыть на похороны. Странно!
— Спрашиваете, что особенного в профессоре Наливайко? — переспросил О’Нил, словно не понимая, как можно задавать такой наивный вопрос. — Это учёный совершенно исключительного калибра. Поразительно талантливый и самобытный. Гений современного эксперимента. Я бы смело назвал его русским Резерфордом[10]. В длинной очереди за Нобелевской премией он по праву должен стоять первым!
Сказал и отвернулся, порывисто вздохнул, взъерошил пятернёй шевелюру. Наверное, оттого, что о нём самом подобное сказали бы очень немногие. Ну кто будет печатать научную статью, если к ней приложил руку профессор О’Нил? Смутьян и ниспровергатель устоев, сделавший себе имя не столько собственными исследованиями, сколько блистательной критикой чужих достижений…
— Что вы говорите! Русский Резерфорд? — удивился Доктороу, но к более подробным расспросам приступить не успел, ибо в это время вновь подал голос поверенный.
— Мы ещё не закончили, господа. Прошу садиться.
Скомкал шёлковый платок, подождал, пока не усядутся джентльмены, и вытащил объёмистый, плотной бумаги пакет. На обёртке почерком лорда Эндрю крупно значилось: «Сэру Василию Наливайко лично».
Чёрная Мамба
Дождь над Центральным парком
Мамба потянулась так, что захрустели кости, с уханьем зевнула и поднялась с постели, едва не сбросив на пол большую чёрно-жёлтую змею паму, пригревшуюся у тела.
— Прости, девочка… Мамочка не нарочно.
Бесцельно, ещё не совсем проснувшись, Мамба прошлёпала по комнате и остановилась у окна, задумчиво почёсывая ягодицы.
Видели бы сейчас её скульпторы! Особенно афроамериканские, воспевающие красоту и величие чёрного тела! Вот она, вот она воистину, праматерь Чёрная Африка, чей образ вы тщитесь запечатлеть в базальте и диабазе!..
